Но наверху шли другие игры. Кроме большой политики, случались столкновения интересов и в конкретных вопросах, например, в вопросе раздела недвижимости, оставшейся от японцев. В Харбине оставался ряд зданий, на которые претендовали и китайская, и советская сторона. Весной 1947 года Карлов выдвинул претензию китайской стороне, заявив, что китайские солдаты самочинно заняли одно из зданий КВЖД, и потребовал от Управления внешних сношений разобраться с этим делом. Ли Лисань лично провел расследование и выступил с контрпретензией, защищая интересы китайской стороны.
В результате этого конфликта советский Генконсул официально выразил перед китайской стороной недоверие к Ли Лисаню, мотивируя это тем, что Ли Лисань якобы поддерживает секретные, то бишь шпионские, связи с американцами. Ли Лисаню ведь приходилось иметь с ними дело во время работы в «тройке», и в Харбине по долгу службы он встречался с американским представителем. Такое заявление означало, что Ли Лисань становился для советской стороны «персоной нон грата» и подлежал отстранению от своих обязанностей.
С мнением советских товарищей нельзя было не считаться.
Линь Бяо немедленно вызвал Ли Лисаня к себе и конфиденциально рассказал обо всем.
– Мы тебе доверяем, – заявил он. – Но оставить тебя на прежней работе невозможно, тебе ведь все время требуется иметь дело с советскими. Придется уйти.
Ли Лисаня отстранили от должности, но при этом дали другое назначение – не менее, а скорее даже более ответственное: возглавить Управление по работе в тылу врага, то есть заниматься контрразведкой.
Архивные документы свидетельствуют о том, что советская сторона пристально следила за Ли Лисанем. В записке от 1 апреля 1947 года некто Овакимян сообщал А. С. Панюшкину:
Нами из Харбина получены о члене ЦК КПК в Маньчжурии Ли Мин (Ли Лисань) следующие данные.
И далее перечисляется целый ряд «подозрительных» лиц, которыми якобы окружает себя Ли Лисань. Как то:
Ли Мин пригласил в качестве преподавательницы китайского языка для своей жены китаянку Хэ Шучжун, отец которой в прошлом был связан с японцами.
Ли Мин не соблюдает мер предосторожности по отношению к Хэ Шучжун, допуская ее в свой домашний кабинет для занятий с женой, где находятся шифрованные телеграммы и секретная переписка.
(…) Ли Мин собирается принять к себе на работу китайца Ян Хайсян. Его отец крупный торговец, брат проживает в Нанкине и связан с гоминьдановцами. Сестра замужем за гоминьдановским генералом в Бэйпине.
И все такое прочее. Кстати, кто эти лица – я просто не представляю себе и китаянку эту не помню. Если даже она и занималась со мной, то, очевидно, эпизодически.
С женой Линь Бяо Е Цюнь я познакомилась уже на второй день после приезда. Основой нашего общения стало то, что она немного говорила по-русски – язык изучала в Яньани – и хотела практиковаться. Е Цюнь начала довольно часто заходить ко мне, и я иногда бывала у нее. На первых порах она охотно помогала мне решать разные бытовые проблемы. Одно время нам даже ужин носили от их повара, благо дома стояли через дорогу. Когда я решила приодеться, Е Цюнь помогала выбирать материал, договариваться с портным.
Мы болтали на женские темы, Е Цюнь время от времени спрашивала:
– Я правильно говорю? А как это сказать по-русски?
Она была способной ученицей.
Вообще Е Цюнь с интересом относилась ко всему русскому. По ее просьбе ей даже подыскали няню из местных русских женщин, но Линь Бяо выразил недовольство, и няню вскоре рассчитали.
У них было двое детей, мальчик и девочка (сын Линь Лиго, который потом погиб вместе с родителями, его дома звали Тигренком, и дочь Доудоу, Горошинка, которая осталась жива и сыграла совершенно непонятную роль в истории бегства родителей – говорят, это она позвонила премьер-министру Чжоу Эньлаю и выдала планы отца).
В 1946 году девочке было два годика. Но уже тогда у нее на лице выделялись четко очерченные густые брови – то ли в мать, то ли в отца. Вообще, на мой взгляд, у Е Цюнь и Линь Бяо было много общего в чертах лица: удлиненный овал, схожая форма носа, а главное, бросающаяся в глаза густобровость.