Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Обстановка продолжала ухудшаться, и вот с наступлением зимы, кажется, в ноябре, мне принесли записку от Е Цюнь. Она писала – по-русски, разумеется, – что надо собирать вещи, так как завтра выезжаем в Цзямусы.

Итак, действительно начиналась эвакуация. С помощью домработницы я начала спешно укладываться – вещей за это короткое время успело прибавиться. Особенно пришлось повозиться с упаковкой посуды. Наконец, после многочасовой работы вещи были сложены, и в ожидании приказа об отъезде мы стали жить, как на бивуаке.

Но проходил день за днем, а нас ни о чем не извещали. Так мы и просидели в прямом смысле слова на чемоданах месяц с лишним, пока не получили сообщение, что эвакуация отменяется: части 8-й армии отбросили гоминьдановцев на значительное расстояние от города, и опасность сдачи Харбина миновала.

К весне 1947 года общая обстановка на Северо-Востоке в основном стабилизировалась, военные действия Народно-освободительной армии развертывались успешно. Однако другие крупные города Северо-Востока – Чанчунь и Мукден (Шэньян) – оставались по-прежнему в руках у гоминьдана.

В апреле 1947 года мы переехали в другой дом на улицу Телинскую (Телиньцзе), в самый центр района Наньган. Это был небольшой особняк, в котором до того жил управляющий сигаретной фабрикой, принадлежавшей Лопато. Дом был очень уютный, с хорошей планировкой. При нем имелся небольшой симпатичный садик, где летом по русской привычке я любила распивать чаи в тени раскидистого маньчжурского клена.

Мы с работницей сразу стали наводить порядок. Паркетные полы всегда были чисто вымыты, хотя вообще-то их следовало натирать. Наш управляющий Лао Мэн достал желтый шелк для штор, и пронизывавший их теплый солнечный свет придавал комнатам особый мягкий колорит. Шелк этот, предназначавшийся ранее для американских парашютов, был взят с военного склада. Как и теплое вязаное белье для мужа, тоже американское. Помню, меня тогда восхитило, какое замечательное белье выдают в американской армии – по контрасту вспомнились грубые рубашки и портянки у наших советских солдатиков.

В Харбине все тогда привозилось с казенных складов, бесплатно. Стоило мне выразить желание иметь цветы, и, словно по мановению волшебной палочки, появились монстера и фикусы в больших деревянных кадках, которые очень украшали комнаты. Монстера, помимо прочего, навевала воспоминания раннего детства – когда-то у нас в студенковской гостиной стояло такое же большое раскидистое растение.

Мебели в доме было предельно мало, только самое необходимое. Но посредине столовой стоял большой овальный стол, покрытый скатертью, в традиционном русском духе, чего никогда не увидишь в китайских домах, – китайцы предпочитают огромные кровати и небольшие столы без скатерти. Отдельная котельная, дававшая горячую воду, толстые стены, двойные рамы – благодаря этому в доме было очень тепло, что для меня было особенно важно: я готовилась второй раз стать матерью.

Беременность проходила нормально, аппетит оставался прекрасным. Отклонением казалось только отношение китайцев к моему «интересному положению», которое по правилам русского хорошего тона нужно было скрывать до последней возможности, а посторонние должны были делать вид, что ничего не замечают. Здесь же женщины с самого начала объявляли, что у них «радость», и прилюдно обсуждали все подробности своего самочувствия. Так как я поправлялась не по дням, а по часам, то эта тема поднималась при каждой встрече. Однажды сам Линь Бяо, чуть ли не тыча в меня пальцем, с удивлением и одобрением сказал:

– Такой большой живот!

Меня это коробило. Я не могла привыкнуть к тому, как китаянки холят себя во время беременности и после родов. После рождения ребенка они на целый месяц укладывались в постель и почти не вставали, а вокруг них вертелись и мужья, и домочадцы, и всякие няньки-мамки. Когда я через полмесяца после родов появилась на приеме в Советском консульстве и даже потанцевала, это был шок для китайских участников.

Моей мечте иметь двух детей – сначала дочь, а потом сына – суждено было сбыться лишь наполовину.

24 октября 1947 года у меня родилась вторая девочка – толстенькая, с пухлыми щечками, которые, наплывая на глаза, превращали их в узенькие щелочки. Кто бы ни приходил меня проведать, стоило ему только бросить взгляд на лежавшую в кроватке новорожденную, как раздавались изумленные восклицания:

– Ой, какая толстушка! Да она как трехмесячный ребенок!

Девочка и вправду была намного крупнее обычных китайских детей, зато они рождались беленькими, а у моей малышки личико было красным, как свекла.

– Вот, еще одна колхозница появилась! – шутила я, показывая девочку гостям.

В этой шутке, может быть, звучала какая-то доля опасения, но няня Мария Ионовна, которую мне подыскали из местных русских, с энтузиазмом уверяла, что девочка вырастет красоткой:

– Смотрите, глаза-то у нее какие – как две звездочки! Вот увидите, будут они всех завораживать. Ухажеры штабелями будут ложиться!