Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Я только посмеялась над этими няниными словами. Но пророчество в какой-то мере сбылось. Девочка, которую я назвала Аллой, с возрастом быстро менялась и уже в четырнадцать лет стала прехорошенькой, как считали многие.

Аллочка при рождении доставила мне немало затруднений – одиннадцать паундов весом (в Железнодорожной больнице, где я рожала, по старой привычке вес младенцев отсчитывался не в килограммах, а в паундах[90]). Спасибо опытной русской акушерке – она сделала все, что надо, и роды прошли благополучно. Только в первые минуты я была очень ослаблена, но чашка наваристого мясного бульона быстро вернула мне силы.

Мужа рядом со мной не было – он выехал на фронт, как это часто случалось в последнее время. Работа его носила весьма специфический характер: разведка в тылу врага и подпольная агитация среди гоминьдановских солдат и офицеров с целью склонить их на сторону Народно-освободительной армии и убедить сложить оружие. Подобная работа приносила плоды: случаи перехода целых частей во главе с гоминьдановскими генералами становились все более частыми. Эти силы тут же вливались в Народно-освободительную армию. Пленным солдатам тоже предлагали выбор: или вернуться домой, или вступить в НОАК. Немало солдат предпочитали поменять военную форму, но не возвращаться к нищенской жизни в деревне. После вступления в Народно-освободительную армию их приходилось перевоспитывать, отучать от воровства и мародерства, приучать к более строгой дисциплине.

Когда родилась Аллочка, Ли Лисаню послали срочную телерамму – сделала это отзывчивая Цай Чан, которая к тому времени вместе с Ли Фучунем переехала на работу в Харбин из Яньаня.

Несмотря на отсутствие мужа, я не чувствовала себя обойденной и забытой: отдельная палата, где я лежала, была вся заставлена цветами. Советское консульство прислало большую корзину цветов, а знакомые жены китайских ответственных работников предпочитали приносить горшки с хризантемами, цветами осени. Не избалованная вниманием, я была тронута до глубины души, но относила это все не к своей персоне, а прежде всего к положению моего мужа и, конечно, к престижу страны, откуда я приехала. Советский Союз вызывал всеобщее уважение.

В больнице я пробыла недолго. Уже после моего возвращения домой, буквально на следующий день, неожиданно появился Ли Лисань. Стремительно вошел в комнату, не снимая шинели.

– Как ребенок? – был первый вопрос.

– Девочка! – разочарованно протянула я.

– Ну и что плохого? – услышала в ответ.

Спокойная реакция мужа подействовала на меня и помогла примириться с рождением второй дочери. Позднее, уже в Пекине, многие женщины не раз советовали:

– Чего вы ждете? Рожайте дальше! Условия ведь позволяют.

Да, условия позволяли, но мне не улыбалось оставаться просто женой с детьми. «Хватит! – решила я. – Надо заниматься делом». Положение с гражданством у меня сначала было каким-то неопределенным: я оказалась человеком без роду-племени, ведь пропуск – единственную бумажку, выданную в Москве, – у меня забрали при переезде границы, и я осталась без ничего. Меня это очень беспокоило, и по совету мужа я обратилась в Москву с заявлением на имя заведующего отделом международных связей ЦК ВКП(б) о выдаче мне советского паспорта. В начале 1948 года через Генеральное консульство СССР в Харбине мне прислали общегражданский паспорт. Однако я по-прежнему находилась в подвешенном состоянии – как говорится, ни туда и ни сюда. Жены советских командированных не шли на сближение со мной. Тень подозрения, витавшая над Ли Лисанем, отбрасывалась и на меня. Знаю, например, что советскому врачу Трубникову из Железнодорожной больницы, к которому я часто обращалась, когда дети болели, и который охотно приходил на помощь, в конце концов было прямо так и сказано:

– Поменьше бывайте в этой семье, избегайте прямого общения.

С местными русскими (то есть эмигрантами) мне водиться не полагалось – меня предупреждало об этом консульство. В глазах мужа они тоже были «белые», он не одобрял таких контактов, а с китаянками общение у меня не получалось из-за языкового и культурного барьера.

К счастью, судьба подарила мне доброго друга.

Сразу после того, как я 6 октября 1946 года переступила порог моего нового дома в Харбине, появилась молодая женщина-китаянка с гладко причесанными, собранными в пучок волосами. Выразительные глаза, маньчжурского типа лицо с выдающимися скулами – необычное лицо, западающее в память. Китайского покроя синий халат-«ципао» из простой хлопчатобумажной ткани. Нас познакомили. Она представилась Аней. Как только она заговорила, я была поражена чистотой и беглостью ее русской речи. Эта первая харбинская знакомая, Чжао Сюнь, стала вскоре моей самой близкой китайской подругой.