Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Другая заместитель директора – Ван Цзиюй – в своей униформе выглядела совсем по-мужски. Но, несмотря на резкий голос и грубоватый вид, она была добрейшим человеком, настоящей подвижницей, отдававшей все силы работе. Ее единственным недостатком, в котором она постоянно каялась, была любовь к мясным блюдам, считавшимся в то время роскошью. Плодом этой любви стало большое подсобное хозяйство, в котором разводили свиней, кур и даже молочных коров, чтобы подкармливать студентов и преподавателей. Так что в этом смысле школа русского языка находилась в привилегированном положении.

Однако само учебное заведение, где я начала работать, разительно отличалось от тех, к которым я привыкла – где все снимают пальто в раздевалке и поднимаются по мраморной лестнице в высокие светлые аудитории. Здесь это были старые японские казармы на Хорватском шоссе (по имени царского генерала Хорвата, бывшего начальника КВЖД), наскоро переоборудованные под классы. От цементных полов поднимались пыль и холод. Мрачное, казенного вида помещение стараниями руководства школы было немного подремонтировано. Чжао Сюнь, у которой был ненормированный рабочий день, там и жила, занимая половину комнаты, разгороженной оштукатуренной фанерной перегородкой. Однажды, когда я приехала на занятия и только вошла в аудиторию, раздался оглушительный грохот. Вслед за студентами я выскочила в коридор и побежала туда, откуда доносились отчаянные крики: «Чжао Сюнь! Чжао Сюнь!» Через распахнутую настежь дверь комнаты нельзя было ничего разглядеть: там, как густой туман, стояла завеса известковой пыли. Неужели Аня погребена под рухнувшей перегородкой?! Весть о гибели заместителя директора облетела все этажи. Сбежавшиеся стояли в оцепенении, слышались рыдания. И вдруг за нашими спинами раздался спокойный голос:

– Что тут происходит?

Словно по команде, все обернулись: там, живая и невредимая, стояла наша дорогая Чжао Сюнь. Оказывается, всего за две – три минуты до катастрофы она поднялась из-за рабочего стола и вышла из комнаты. Как после этого не поверить в судьбу! Тогдашней нашей радости описать невозможно.

Несмотря на близкую дружбу, Аня никаких поблажек мне не давала. На работу я ездила на трамвае – ни муж, ни Аня мне машины не давали. Зарплату мне установили мизерную – 64 тысячи юаней, при тогдашней инфляции это были копейки.

Русским преподавательницам из числа эмигранток платили 120 тысяч. Аня мне аргументировала это неравноправие так:

– Знаешь, Лиза, ты все-таки жена нашего ответственного работника, тебе лучше получать более скромную зарплату.

У нас есть ведь русские сотрудники, которые не так уж много получают. Но пусть видят, что тебе мы платим еще меньше.

Видимо, это был такой показательный маневр, чтобы продемонстрировать отсутствие привилегий для жен ответственных работников.

* * *

Все постепенно входило в накатанную колею, работа и дети заполняли жизнь. Лялечка (как мы стали звать Аллу) росла под присмотром Марии Ионовны. Инна ходила в русский детсад при торговой компании «Чурин», которая к тому времени перешла в подчинение советского ведомства, кажется, торгпредства. Но так как в этом детсаду воспитывались дети «местных», то советский вице-консул сделал мне внушение: зачем я, советская гражданка, приехавшая из Союза, отдала дочку туда? Дистанцию между двумя категориями советских граждан этот чиновник определял четко, но он запамятовал, что перед тем я обращалась к нему с просьбой принять девочку в консульский детсад и получила отказ, правда, облеченный в уклончивую форму. Конечно, можно было бы отдать дочку в китайский садик, который был только что организован, но санитарные условия, честно говоря, мне там показались недостаточно хорошими, и это меня остановило.

Муж был постоянно занят. В 1948 году он, помимо прочего, частично переключился на профсоюзную работу, привычную и знакомую для него с молодых лет.

В августе того года в Харбине состоялся VI съезд профсоюзов, на котором была воссоздана ВКФП (Всекитайская федерация профсоюзов), разгромленная в годы «белого террора». Ли Лисань, избранный заместителем председателя ВКФП, выступил на съезде с докладом.

Я сидела в зале на балконе, откуда мне все хорошо было видно. Естественно, я ни слова не понимала из его речи, но с интересом наблюдала за мужем, так как впервые видела его в амплуа оратора. Ли Лисань не читал по бумажке, а говорил экспромтом, причем очень громко и эмоционально, энергично жестикулируя. Как отмечали его старые товарищи, это была свойственная ему динамичная ораторская манера, которая принесла ему славу в 20-е годы, – он всегда умел держать внимание слушателей и зажигать их своим подъемом. Речи произносили тогда без микрофонов, и Ли Лисань просто вынужден был говорить громко. Голос у него временами срывался на высоких нотах. Меня повергла в изумление продолжительность выступления – около семи часов! Но, видимо, для революционной аудитории подобное красноречие было привычным, так как слушатели сидели спокойно и не теряли терпения до самого конца.