Избранное

кончини. Вот каковы мы все — и женщины, и мужчины. Минуту назад, когда она шла ко мне, словно околдованная моей лестью, могли я предполагать, что пустяк превратит эту жизнерадостную девочку в подобие трупа? И разве сам я, болтая с ней о любви, наслаждении, музыке, повторяя проказы моей двадцатой весны, не чувствуя себя сколько-нибудь виноватым и смеясь над своими грешками, мог допустить, что я — глупец, который придет в неистовство от одной мысли, что ему отплачивают той же монетой? Да, горе — это нечто вещественное. Оно давит мне на сердце, как свинец. Оно гнетет меня, душит. Конечно, одно лишь подозрение само по себе не причинило бы столько вреда: с ним борются, его побеждают сомнением... Я весь пылаю. И напрасно я пытаюсь рассуждать. Рассуждение — ложный друг, который делает вид, что спешит нам на помощь, но ничем не помогает. Тверди я себе хоть тысячу раз: «Маршал д’Анкр, слабость твоей супруги не лишает тебя ни высокого положения, ни богатства, ни удовольствий, ни, может быть, даже ее любви» — что толку? Я навеки утратил слепое доверие, самую мягкую подушку для спящего самолюбия; утратил блаженную возможность мирно возвращаться домой и, улыбаясь, отдыхать в кругу семьи. Нельзя шутить с предустановленным порядком: это игра, в которой ранишь самого себя. Это роковая забава: она вроде погремушки, когда забавляешься сам, но становится кинжалом, когда забавляются за твой счет. Вернись сюда Борджа да застань он здесь свою юную простодушную жену, сраженную всего одним словом, и меня, нанесшего этот удар, что он почувствует — гордость за свое торжество или стыд оттого, что торжествую я? Что острее — боль, которую причиняешь, или та, которую испытываешь? Увы, поражение всегда ощутимее, чем победа. Первое ранит чувствительней, чем тешит вторая. (Дотрагивается до Изабеллы.) Похолодела, но сердце бьется. Она в обмороке... Это сон. А сон — это забвение. Ты счастливей меня, дитя, гораздо счастливей. Он у меня в доме, я у него... Но поспешим. Против корсиканца у меня найдется флорентинский кинжал. Довольно прятаться под заемным именем. Я — Кон-чини, маршал Франции. (Хватает плащ, нахлобучивает широкополую шляпу и в ярости выбегает.)

Явление

второе

Изабелла в обмороке, Самуэлъ, Деажап, стража.

деажан. Не останавливай его, еврей. Его пажи, челядь, дом — все под нашим присмотром. В шесть часов вечера я сам арестовал его жену, как раньше регентшу. У тебя один выбор: либо служба королю, либо виселица. самуэль. Предпочитаю вас: это все-таки лучше, чем веревка. деажан. Тогда не мешай нам увести с собой эту женщину. Мы предоставим ей случай отомстить Галигаи. Она — бесценное орудие. Я тотчас же доставлю ее на процесс, который мы начинаем. (Приставам.) Отправить ее в носилках во Дворец правосудия. (Самуэлю.) А ты задержи еще на час этого смугляка Кончини, пока я не пришлю сюда мушкетеров. От-

вечаешь головой. Изобрети любой повод, любой предлог. САМУЭЛЬ. Положитесь на меня. Я слышу, как он спотыкается на каждой ступеньке, зовет меня у каждой двери. Я нагоню его и задержу.

Уходит в одну сторону, Деажан — в другую.

Явление

третье

Декорации меняются. Сцена представляет собой зарешеченное помещение в Бастилии, где содержат супругу маршала. На столе горит лампа и разбросаны книги. Деажан, советник парламента.

деажан (потирая руки). Процесс идет отменно удачно. Господин де Люин весьма доволен, не так ли?

советник. В самом деле, его холодное лицо просветлело.

деажан (с торжествующим смехом). Ха-ха-ха! Дело в том — только пусть это останется между нами,— что король обещал ему все имущество супруги маршала после ее смерти, а это немало.

советник. Состояние у нее не меньше, чем у королевы-матери.

деажан. А знаете ли вы, что именно в эту камеру Бастилии она упрятала принца Конде? На том, чтобы поместить ее сюда же, настоял я: люблю справедливое возмездие... Как видите, малютка Изабелла дает показания с редкой пылкостью и убежденностью.

советник. Боюсь, решимости ее хватит ненадолго. Стоит ей заплакать, как она слабеет.

деажан. Все судьи уже признали Галигаи колдуньей, хотя сама она еще не догадывается. А вот и улика, которую мы ищем. Посмотрите-ка книгу, которую я хотел вам показать — вы

ведь знаток восточных языков. Я предъявлю ее суду как ведовское и чернокнижное сочинение. советник. Но маркиза всегда слыла набожной. Вот и тут у нее изображение Девы висит. деажан. Это еще ничего не доказывает.

советник. А известно ли вам, что эта книга — Моисеев Ветхий завет?

ДЕАЖАН. Ну и что? Раз написано по-еврейски, значит, каббала... Ах ты господи! Я надеялся избежать встречи с ней, а она прямиком идет сюда. Нам не разминуться.

Явление