пикар. Я не нуждаюсь в том, чтобы вы это доказывали, господин де Тьен, нисколько не нуждаюсь. Я взялся за пику скрепя сердце, потому что знаю: какое из ваших знамен к ней ни прикрепи, все равно раскаешься, все равно она вонзится в сердце Франции. Что я выиграл от этого мятежа? У меня в доме, около Шатле, где сожгут злополучную Галигаи, стоят постоем солдаты. Моя дочь нынче ночью умирает со страху, старшего сына убили на улице. С меня хватит, с добрых моих соседей — тоже. Старику Парижу надоели ваши распри, и мы в них больше не полезем, разве что решим заставить замолчать вас всех. Прощайте, господа, прощайте!
фьеско. Честное слово, дела — хуже некуда! Но попробуем все-таки отбить карету супруги маршала и ускачем по Седанской дороге. Вино налито, надо...
витри
фьеско
витри. Окружить дом. Кончини все еще у еврея. Он не осмелился выйти. Подождем его, господа. Спрячьте людей в соседних улицах и лавках. Я вас позову. Живо в засаду! Я слышу шорох у дверей Самуэля.
кончини
народ. Смерть Кончини!.. Да здравствует Борджа!.. Смерть смуглякам!..
кончини.
Опять Борджа!.. Где это я? Не ослышался ли? Если они осмеливаются кричать такое в Париже, не значит ли это, что они не слабее меня? Почему мои дворяне не разогнали их? Как! Эти зловещие выкрики разносятся по улицам, и ни один голос не поднимется в мою защиту?народ. Да здравствует господин де Люин!.. Да здравствует король!.. Да здравствует принц!.. Смерть тосканцам!.. Бей флорентинцев!.. Да здравствует Борджа!.. Да здравствует Пикар!.. На улице Ферронри Кончини нет... В Шатле! В Шатле!..
кончини.
Больше ничего не слышно. Если бы хоть дрались... Но нет, шум удаляется, крики стихают. Всюду молчание, все спокойно, как будто я уже мертв или осталось лишь найти меня и убить. Не сон ли это? И кто меня ищет? Разве вчера я не раздавил недовольных? Это, наверно, их сторонники. Но кто ведет толпу? Борджа? Ну почему он, неукротимый, безрассудный, отважный до безумия, поныне жив, цел и всюду становится мне поперек дороги? Ах, как мне не повезло! Но я еще маршал д’Анкр. Я богат и могуществен. Нет, низринут и обречен, это чувствуется. Я чувствую себя чужаком, вечным чужаком, выскочкой-иностранцем. Чувствую, что над моей головой незримо тяготеет приговор. Как выбраться из этих улиц, где я никогда не ходил в одиночку? Если вернуться в дом, меня выдаст еврей; если углубиться в улицы, меня схватят. Но ведь можно спрятаться под этой каменной скамьей. Да и тумба меня прикроет — вон она какая высокая.