А ведь вот уже три месяца, как я почти счастлив. Здесь не знают моего настоящего имени, не расспрашивают меня о моей жизни и ласковые дети забираются ко мне на колени.
квакер. Люблю тебя за сердечность, друг мой. Ты был бы достоин посещать наши молитвенные собрания, где нет ни суетни идолопоклонников-папистов, ни ребяческого пения протестантов. Люблю тебя, потому что угадываю: тебя все ненавидят. Созерцательная душа раздражает хлопотливых бездельников, заполоняющих землю. Воображение й сосредоточенность — недуги, ни в ком не пробуждающие сострадания. Ты не знаешь даже имени тайных врагов, что рыщут вокруг тебя, но мне известны такие, кому ты особенно ненавистен, потому что непонятен.
чаттертон
Если бы вы знали, сколько я работаю! Я превратил свою комнату в монастырскую келью, благословил и освятил свою жизнь и мысль, притупил свое зрение и притушил в своих глазах свет нашего столетия, воспитал в себе простодушие, научился понимать детский лепет старины и писать полу-саксонские-полуфранцузские стихи, как писал король Гарольд герцогу Вильгельму. А потом, как святую, упокоил религиозную музу десятого века в драгоценной раке. Эту раку разбили бы, если бы узнали, что она изваяна моими руками. Но я выдал ее за творение никогда не существовавшего монаха, которому дал имя Раули,— и перед нею склонились.
квакер. Да, люди любят оживлять мертвых и умерщвлять живых.
чаттертон. Тем не менее мое авторство раскрылось. Уничтожить книгу было уже нельзя, и ее оставили жить. Но она принесла мне некоторую известность, и отныне я могу заниматься только одним — писать стихи. Я пробовал переломить себя — безуспешно. Мне советовали посвятить себя точным наукам. Я пытался, но не преуспел. Да простят люди богу, что он сотворил меня вот таким. Что это — избыток сил или постыдная слабость? Не знаю, но я так и не сумел загнать в узкое и ровное русло неистовый поток своего воображения: вопреки всем моим стараниям оно вечно выходит из берегов. Я оказался неспособен выполнять бесконечные подсчеты, сам бросил их и, признав, что разум мой побежден цифрой, решил жить за счет тела. Увы, мой друг! И здесь — опять разочарование, опять унижения! Мне, изнуренному с детства бессонными ночами, не под силу тяжелый труд матроса или солдата, даже более легкий — на фабрике.
и все отнимает, все облекает очарованием и все разрушает, спасает меня... и губит! квакер. Что же ты теперь делаешь?
чаттертон. Сам не знаю. Пишу. Зачем? Тоже не знаю... Так надо.
КВАКЕР. Нет, всего человечества. Повинуясь голосу сердца, ты по доброте душевной жалеешь тех, кто внушает тебе: «Стань иным!» А я, повинуясь голосу разума, презираю их, потому что слова их значат: «Не засти нам солнце. Тебе нет места под ним». Пусть лечит их тот, кто может. На себя я надеюсь мало, но по крайней мере в покое их не оставлю. чаттертон
ДЖОН БЕЛЛ
квакер
квакер. Это никого не касается. Уйдем, сейчас ее никто не должен видеть. Оставь ключ от своей комнаты: она его приберет. В каждой семье бывает такое, чего не следует замечать. Идем. Она уже здесь.
чаттертон. О, как она плачет! Вы правы — я не могу смотреть на ее слезы. Идем.