Избранное

Но не поверим мы наверняка,
что после смерти, чуждые прикрас,
и ненависть, и темная тоска,
и смертный ужас остаются в нас,

как в пышном саркофаге в груде блях,

стекляшек, лент, браслетов, изваяний
божков, почти истлевших одеяний
неспешно растворяющийся прах,

что сгинет в равнодушных к нашим мукам

безвестных ртах. Чьей волей и когда
им вменена забота роковая?

В их прорву по старинным виадукам

текла когда-то вечная вода —
она, как встарь, течет, не иссякая.

Лебедь

Муку одоленья неизвестной
темной дали можно разгадать
в поступи его тяжеловесной;

как и умиранье — отрешенье

от опоры, что могла держать —
да! — в его испуганном сниженье

на воду; но вот, тиха от счастья,

просияла и, полна участья,
развела круги поверхность вод;
он же, лебедь, непреклонно-правый,
зрелый и спокойно-величавый,
снизойдя к ней, медленно плывет.

Детство

Настал черед подумать самому
о времени, и долгом и растратном, —
о пополудне детства невозвратном,
куда заказан путь, — а почему?

Оно еще аукнется, быть может,

в дождливый день — как выплывет из сна;
нигде, как там, жизнь встреч своих не множит,
и тороплива, и устремлена,-

там ты среди животных и вещей

как равный жил, случаен и беспечен;
там самый малый миг очеловечен
и переполнен сущностью своей.

И, как пастух, безмерно одинок,

когда тебя перегружают дали,
себя сквозь годы ты по зову влек:
тебя, как нитку новую, вдевали
в чреду картин, где ты очнулся в срок,
но быть самим собой уже не мог.

Поэт

Ты пронесся, мой час безвестный.
Больно ранил меня крылом.
Что мне делать с собственной песней,
с этой ночью и с этим днем?

Нет возлюбленной у меня,

ни дома, ни отчего края.
Я вещам себя раздаряю;
приглядись: в каждой вещи — я.

Кружево