Избранное

(В поместье г-жи Нонны)

И ночь, и дальний путь. Гремя не в лад,

войска за парком все еще тянулись.
А он от клавесина поднял взгляд,
играл и на нее смотрел, прищурясь,

как в зеркало, и юные черты,

он чувствовал, его переполняли,
и знал — они обманут все печали,
как звуки, обольстительно-чисты.

Вдруг сразу все исчезло, испарилось,

она над подоконником склонилась,
и стук в груди был страшен ей самой.

Игра умолкла. И пахнуло дальним.

И встал престранно на столе зеркальном
червленый кивер с мертвой головой.

Юношеский портрет моего отца

В глазах — мечта. Лоб в соприкосновенье
с безвестной далью. Слишком юный рот,
нерасточаемое обольщенье,
дворянского мундира украшенье —
шнуровка; наклонен эфес вперед;
безвольны руки; кажется, сперва
они пытались в даль вцепиться, но,
теперь, заметные едва-едва,
слились с ней, так и не нащупав края.
Все остальное им заслонено,
как будто не понять нам, даже зная,
ни всей его печали, ни тщеты.

Дагерротип, на миг мелькнувший, — ты,

в моих руках, что медлят, исчезая.

Автопортрет 1906 года

Наследный знак дворянства родового
запечатлен в строении бровей.
Испуг и синь в глазах, как у детей,
безропотность, но не раба немого —
поденщика и женщины скорей.
И рот как рот, большой и без затей,
не льстивый, и неправедное слово
ему претит. Открытый лоб сурово
очерчен, как у вдумчивых людей.

Все осознать как сущность не рискну;

она еще ни в радости не стала,
ни в горе цельностью, но изначала,
по признакам, уже предвосхищала
и жизненность свою, и глубину.

Монарх

Монарху от роду шестнадцать лет.
Шестнадцать — и державный трон.
Почтительно указа ждет Совет;
как из засады, смотрит он

поверх седин на потолок

и чувствует, быть может, на своем
клинообразном подбородке холодок
цепочки с Золотым Руном.

И смертный приговор пока

без подписи еще лежит пред ним.
Все думают: о, как он удручен.

И кто бы знал, что, скукою томим,

считает до семидесяти он —
и за пером потянется рука.

Воскрешение

Граф внемлет трубам победным,
и видит сиянье лучей,
и будит в склепе наследном
тринадцать своих сыновей.

Он почтительно открывает

пред обеими женами дверь,
и доверчиво все воскресают
для вечности и теперь

ждут Ульрику Доротею

и Эриха, в один год
расставшихся с жизнью своею
во Фландрии в шестисот
десятом, чтобы сегодня
возглавить (воля Господня)
этот долгий исход.

Знаменосец