Избранное

Длинноволосые, они лежат,
отрешены коричневые лики.
Глаза сощурены безмерной далью.
Скелеты, рты, цветы. В разжатых ртах
расставлены рядами зубы вроде
дорожных шахмат из слоновой кости.
Цветы и жемчуг, тоненькие ребра
и кисти рук; истаявшие ткани
над жуткими провалами сердец.
Но средь перстней, подвесок, голубых
камней (подарков горячо любимым)
еще лежит тень родового склепа,
под самый свод увитого цветами.
И снова желтый жемчуг и сосуды
из обожженной глины, чьи бока
украшены портретами прелестниц,
флаконы с благовоньями, цветы
и прах божков домашних алтарей.
Чертог гетер, лелеемый богами.
Обрывки лент, жуки на амулетах,
чудовищные фаллосы божков,
танцоры, бегуны и золотые пряжки,
как маленькие луки для охоты
на амулетных хищников и птиц,
и длинные заколки, и посуда,
и красный сколыш днища саркофага,
где, точно надпись черная над входом,
четверка крепких лошадиных ног.
И вновь цветы, рассыпанные бусы,
светящиеся бедра хрупкой лиры,
над покрывалом, падшим, как туман,
проклюнулся из куколки сандальной
суставчик пальца — легкий мотылек.

Они лежат, отягчены вещами,

посудой, драгоценными камнями
и безделушками (почти как в жизни), —
темным-темны, как высохшие русла.

А были реками,

в чьи быстрые затейливые волны
(катящиеся в будущую жизнь)
стремглав бросались юноши, впадали
мужчин неутомимые потоки.
А иногда сбегали с гор мальчишки
и тешились вещицами на дне —
и русла рек затягивали их;
и заполняли суетной водой
всю ширину пути и завивались
воронками; и отражали
и берега, и крики дальних птиц —
тем временем под спелый звездопад
тянулись ночи сладостной страны
на небеса — открытые для всех...

Орфеи. Эвридика. Гермес