Избранное

Кто принял эту розовость? Кто знал,
что в этих лепестках она копится?
И, словно позолота, испарится,
как будто устает служить металл.

Раздаривают розовость небрежно.
Она при них иль воздух ей объят?
Иль ангелы ее приемлют нежно,
великодушную, как аромат?

Как знать, от них сокрыта, может быть,
об отцветанье грустная молва.
Но, вслушиваясь, вянет вслед листва,
и от нее исход не утаить.

Герб

Издали вбирает, как зерцало,
и несет в себе: таков он — щит;
некогда пустая гладь овала
в отраженной глубине хранит

образы, которые живут
в череде неоспоримых далей
чьих вещей, животных и реалий
установленный статут

достоверен, но необъясним.
Сверху, тьмой и славой оснащенный,
золоченый шлем навис

с дерзким украшеньем боковым,
и, как будто жалобой смущенный,
стяг взволнованно струится вниз.

Холостяк

Свет лампы на бумагах и прохладца
вокруг, до дерева шкафов — темно.
И род его на нем мог оборваться
и сгинуть с ним. Последнее звено,
он волей предков жил, и может статься,
что им его лишь волей жить дано.

У стен пустые стулья как попало
стояли, мебель сонно расточала
вокруг себя покой и торжество;
ночь медленно на маятник стекала,
и золотая мельница ссыпала
размолотые дни его.

Он ими пренебрег. Подкараулив,
как одеяло, на себя чужие
он времена тянул тайком.
Шептался сам с собой (а что потом?).
Хвалил их письма, будто неживые
ему писали: ты меня узнал;
и хлопал весело по спинкам стульев.
А зеркало в бездонные просторы
уже вбирало и окно, и шторы;
и он, как привиденье, там стоял.

Одинокий

Нет, я не из камня башню строю —
из живого сердца моего:
есть еще и боль, и мир покоя
там, где нет, казалось, ничего.

Есть еще песчинка в сверхвеликом,
на краю застывшая на миг,
и последнее: печальный лик
с навсегда окаменевшим вскриком

над неутоленной пустотой,
что к себе неумолимо тянет, —
и сейчас он тихо в дали канет,
примирясь с блаженной тишиной.

Читатель

Кому он ведом, кто из бытия
ушел бесшумно в бытие другое,
что прерывается, полно собою,
страницей наскоро прошелестя.

Его бы не признала даже мать,
когда он погрузился в то, что тенью
его пропитано. Нам с праздной ленью
понять ли, что успел он испытать,

пока глаза не поднял, поднимая
то, что скрывалось в книжной глубине,
не с целью взять себе, но отдавая —
и видя завершенный мир кругом;
как дети, что играли в тишине,
очнувшись, видят, что их окружает;
реальность неприятно поражает
какой-то искаженностью во всем.

Яблоневый сад