Избранное. Исторические записки

Все-таки, стоя пред этой картиной, хочу я воскликнуть: о, нет, – не оспариваю я у ученых «ученого» Гершензона; пусть – так: все изучено здесь, любой штрих проведен сквозь цитаты; оспаривать я, тем не менее, буду главенства научности в этих работах; художник увидит в штрихе его кисти гармонию, вкус, композицию целого; это – творенье живого искусства; исследование о Пушкине – больше поэма о Пушкине, а не итог изучения стиля и образов: прошлое в этих работах чудесно живет в настоящем; просвечено им и очищено от аппарата науки, который не лезет в глаза, где-то спрятан; наука поет нам, как песня; мозаинка каждая, перешлифованная бриллиантовой ясностью, нам разрезает года: от начала истекшего века к началу текущего века; как Сомов когда-то приблизил вплотную к нам век XVIII, так Гершензон, превратив «аппарат» своих знаний в ярчайшую кисть, стал нам Сомовым, живописующим век XIX.

Прошлое, данное им, – не есть прошлое.

Анализируя труд Гершензона-ученого, видишь, что он есть продукт изумительного овладения ритмом эпохи; «вчера» он подслушал, очистивши в ухе напевы «сегодня»; и ими подслушал он прошлое; из настоящего, данного в формах, спустился к подземному ритму, как к стержню эпох; и прошел совершенно свободно к «вчера»; кто умеет в себе растворить отложения времени, ракушки жизни, тот живо владеет чудеснейшим опытом распознаванья различных эпох не в их букве, а в жизни. Вполне ощутить современность, жить в стержне ее, это – значит: уметь путешествовать – переноситься по линии времени: жить в настоящем, в грядущем и в прошлом.

Покойный расслышал отчетливо ритм современности; и оттого-то он слушал и ритмы времен; он компасом, которому имя «сегодня», застранствовал в линии времени: видел вчерашнее; верен порою бывал его смелый прогноз: будет – то-то и то-то.

И «то-то», и «то-то» – сбывалось.

Его путешествие в недра архивов сперва диктовалось ему верным знаньем: где, что, для чего, как искать; был он гением розыска, как собиратель грибов; руководствуясь нюхом, такой собиратель не станет без толку обшаривать травы: пройдет безошибочно к месту грибному; его обобравши, отправится далее; знает наверное он, где искать; и потому-то кошелка его – всегда полная; – так и покойный; он знал, где грибные места в ему нужных архивах; имея в руках ключ от данного времени, отпирал времена; комментировал библию с тем же уверенным видом, с каким говорил о Москве Грибоедова; и, чтоб понять Гераклита Эфесского, надо бы чаще внимать Гершензону, когда говорил он о пламени; и Гераклитова мудрость в нем делалась ясной; он раз у меня в фельетоне отметил летучую фразу мою о титане; и быстро принялся он мне разъяснять, что такое для древнего грека «титан змееногий»: мифологический образ «титана» во мне зажил символом, с реалистическою подоплекой.

Покойный жил ритмами многих времен, перекличкой различных культур, потому что он чувствовал со-клик их в нашем, живейшем сегодня.

И ясно он видел наш завтрашний день.

Не забуду его в Октябре: надвигалася буря: и громко раздался уже манифест: «Власть Советам». В те дни ожидали со страхом «ненужного» бунта; и – только; пришел я к покойному вечером; он мне говорил: «Эти дни – вы запомните; в них разделяется наша история на две эпохи: и близится новая эра для мира».

С доверием бросился он из продуктов и пыли той самой культуры, которую знал лучше всех, о которой сказал лучше всех; и в абстрактном сознании многих стоял он живейшим вопросом, как был он вопросом для них прежде еще, когда ополчился из «Вех» на грехи отвлеченности, был он непонят тогда в своем жесте; его заклеймили; и может быть, в тех же сознаньях клеймили его, утверждая: «По слухам, примкнул Гершензон к коммунистам». Но он никуда не «примкнул»: своих «вех» не менял он; в мелодиях времени он изживался: конкретное и огневое его мирозренье питалося фактами; строилось ими; он лепету фактов внимал; и ему говорил:

Я понять тебя хочу,
Темный твой язык учу.

Антиномии всей его творческой и философски-моральной, правдивейшей жизни являлись последовательным изживанием единого ритма в различиях множества; старый гераклитианец был верен себе; чтитель Пушкина, он иногда, как никто, восхищался малейшими достиженьями современной поэзии; строгий ученый, в науке он выявил пафос художника; он, отвлеченный мыслитель, нас всех привлекал своей лаской; умел он сердечно любить; и умел горячо ненавидеть; провидец грядущего, жизнью ушел в дали прошлого; чуткий ценитель культуры, где следует, ей говорил он разгневанно:

«Нет!»