Избранное. Тройственный образ совершенства

Кроме университета почти нигде не бываю. 11-го числа был на публичной лекции Виноградова; он очень хорошо читал о Грановском. В театре был один раз: здесь гостит теперь немецкая труппа (из Мюнхена), играющая бытовые пьесы на баварском наречии – совсем как наши малороссы. Их довольно трудно понимать, но зато они много и очень хорошо поют и танцуют. Играет еще итальянская опера с Мазини, Мравиной, Прянишниковым, но цены высокие; я пойду, вероятно, только один раз, когда Мазини будет петь в Лоэнгрине.

33 [105]

Москва, 21 февраля 1893 г.

Воскресенье.

Теперь только 11 часов, я встал с постели в десять, а уже тело утомлено, и ум отказывается работать. Но если бы я мог передать тебе всю прелесть моих занятий! Я не могу ни гулять, ни читать, ни спать, потому что я уже близок к концу, к угаданной цели. Если я не сойду с ума от работы… то через месяц или два в Филологическом Обозрении будет напечатана статья, подписанная нашей фамилией. Было бы долго слишком рассказывать все; мне посчастливилось не только найти источник Αθηναίων πολιτεία и всех остальных Политий Аристотеля, но и восстановить всю философию истории этого источника (Эфора, от которого до нас дошли только отрывки). То, о чем я давно догадался и что давно стараюсь доказать, обратилось в факт вчера вечером, когда я прочитал одну немецкую диссертацию, написанную 23 года назад.

В блаженных мечтах я повторял вчера вечером золотые слова Лонгфелло о каждом труженике:

Spuren lässt sein rüstig Schaffen
Oft im Sand die Zeiten hier —
Spuren, die vielleicht ein andrer,
Der durch Lebenswüsten zieht,
Ein verirrter armer Wandrer,
Freudiggrüsst, wenn er sie sieht[106]

.

Не думай, пожалуйста, что я обманываю себя – нет, факты налицо. Не на этой, а на будущей неделе, когда работа будет наполовину готова, я скажу о ней Виноградову. О ней не знают даже Гольденвейзер и Покровский.

34 [107]

Москва, 29 апреля 1893 г.

Четверг, 8 час. веч.

Дорогой брат!

Mirabili auditu и horribile dictu![108] В наш железный век еще возможны чудеса, как ты об этом сейчас услышишь правдивую повесть.

Вчера, на факультетском заседании, была мне присуждена за сочинение Исаковская премия в полном размере (т. е. 82 р. 50 к.), и постановлено напечатать это сочинение в Ученых Записках Моск. Унив., на что и ассигнована была соответствующая сумма. Если первого и можно было ожидать, то второе является настоящим чудом. Несмотря на намек Виноградова, о чем я тебе говорил, я очень мало надеялся на то, чтобы сочинение напечатали, и думал, что в лучшем случае Виноградов рекомендует его редактору Филол. Обозрения, что равносильно принятию рукописи. Относительно Унив. Записок я не решался и думать, по двум причинам: во-первых, потому что в них, насколько мне известно, еще никогда не помещались работы студентов, а исключительно – профессоров и прив. – доцентов[109], во-вторых, потому что я еврей, решение же о напечатании чьей бы то ни было работы в Учен. Зап. зависит от факультетского собрания, в котором есть не мало юдоедов. И тем не менее, неожиданное случилось. Виноградов, от которого я только что вернулся, рассказал мне, и как это случилось. Этот успех мне вдвойне дорог потому, что я им никому, кроме себя, не обязан, не обязан, прежде всего, личной симпатии, которую, может быть, питает ко мне Виноградов. В., прочитав мою работу, отдал ее на прочтение другому профессору (Шефферу), который меня совсем не знает и который, между тем, в науке и литературе является одним из самых придирчивых критиков (он пишет по греческой истории преимущественно в немецких журналах). И этот самый Шеффер дал о сочинении такой хороший отзыв, что факультет не посмотрел ни на то, что я еще студент, ни на то, что я еврей. Я не решаюсь передавать тебе всех комплиментов, которые были сказаны по моему адресу (и по адресу Вин., у которого есть «такие» ученики!). Очень далекий от самомнения (порок, в котором меня многие обвиняют, но которого во мне поистине нет), я беру их как запасный фонд, чтобы расходовать их в те, столь частые у меня минуты, когда я с отчаянием говорю себе, что я ни на что неспособен, и из меня ничего не выйдет.

Работа будет печататься в начале будущего учебного года, потому что теперь уже невозможно успеть: год близится к концу, а печатание займет месяц, если не больше. Притом, я хочу еще кое-что прибавить. Платы я, конечно, никакой не получу, но получу порядочное количество оттисков (кажется, 200).