Избранное. Тройственный образ совершенства

О, боже! Звуки песни снова
Мутят мой ум, вселяют страх.
Я не могу от зла земного
Найти спасенье в небесах.
Сильней и громче льются звуки,
Мутится ум… я вся в огне…
Стан обвивают чьи-то руки…
О, боже! душно, душно мне!

Г пел 2 часа (с 10 до 12), с перерывом после каждого действия (их 3). Опера вскоре пойдет в Тифлисе и Харькове. О своих будущих делах он говорит не иначе, как: после колоссального успеха, который будет иметь моя опера, и т. д.

Дописываю письмо в воскресенье в 5 час. дня. Сегодня опять все утро читал корректуру и слова вплоть до 3 час. А на дворе погода удивительная – совсем весна. Сейчас окончу письмо, закажу самовар и до 7 час. буду читать автобиографию Ранке, потом пойду к Гиршбергам, у которых не был неделю, а от них, если не засижусь долго, заверну еще, может быть, к Гольденвейзерам. Собственно говоря, мне необходимо каждый вечер уходить в гости, чтобы не читать по вечерам.

Скажите Буме, что я почти перестал кашлять.

Вчера заходил в универ. правление справиться насчет печатания моей работы. Оказывается, что и тут нельзя обойтись без неприятностей: печатать я должен непременно в унив. типографии (Моск. Ведомостей), одной из худших в городе. Там же печаталась в прошлом году первая моя статья, и я был рад, когда разделался с нею. Теперь думал печатать у Яковлева, где печатаются учебники Виноградова – оказывается нельзя. Между тем, здесь, вероятно, взяли бы всего рублей 300–350, тогда как в университетской правление заплатит за мою книжку не менее 500. Во всяком случае поговорю с деканом и Виноградова попрошу поднять вопрос на факультете. Кроме всего прочего, здесь дадут такую скверную бумагу и такой неприятный шрифт, что неприятно будет смотреть на книжку. Печатается 600 экз., из них 200 дадут мне, а из остальных я по прошению получу, вероятно, еще штук 300. Всем знакомым раздам для хозяйственных надобностей. Вообще я решил, женясь, выбрать такую барышню, которая завивает папильотки, чтобы свои книжки не пропадали даром. Что останется – приберегу к тому времени, когда куплю дом: говорят очень хорошо ученые исследования клеить на стены под обоями. Впрочем, Виноградов предпочитает класть их на том месте, где потолок протекает: вследствие большой сухости, говорит, отлично впитывают воду.

39 [117]

Москва, 6 ноября 1894 г.

Воскр., 7 час. веч.

Дорогая Белла!

Я здоров и работаю много; все время идет на заработки, и для себя ничего не остается – не только для занятий, но и для сна, для отдыха. Теперь опять Виноградов завалил меня скучнейшей работой, и, кроме того, много приходится писать в Словарь, который есть главный мой заработок. С тех пор, как Бума был в Киеве, и вы читали мои письма, у меня не произошло ничего описания достойного – день идет за днем с удручающим однообразием. Ложусь в 1–2, встаю в 9-м часу, весь день пишу или читаю, пью по 8—10 стаканов чая в день, сжигаю 20 папирос, принимаю со скрежетом и тайными проклятиями 2–4 гостей, на полчаса выйду проветриться, – вот все. По воскресеньям, а изредка и среди недели хожу в гости – к Гольденвейзерам, где говорят о музыке, к Гиршбергам, где говорят о женитьбах и замужествах, к Вернерам, где говорят о политике, и к Эфруси, где говорят о политической экономии. Одна мысль, одна мечта, одно желание: вон из Москвы, по возможности на целый год и непременно в деревню. Здесь жизнь отнимает здоровье, деньги отнимают время, люди отнимают мысль и чувство. Здесь две вещи, которых я не признаю: труд и долг; я думаю, что нет работы, как работы, а есть жизнь; нет долга, как такового, а есть любовь. Здесь люди исполняют долг без любви, или живут без труда, или трудятся не для жизни – все навыворот и, чего доброго, сам вывернешься мехом наружу. И, кроме того, чувствуешь, как портишься от этих людей, и понимаешь, что нужно было бы поучиться, подумать, уйти в себя и найти там точку опоры для будущего, – а вместо того весь выходишь мелочами наружу. Скверно. К весне достаю деревенский урок на целый год, рублей за 75 в месяц, и марш отсюдова! А пока пойду с тоски к Гольденвейзерам послушать разговоров о музыке. К счастью, там, кроме этих разговоров, есть пара красивых глаз, один тонкий и изящный ум, отличная рояль и десять музыкальных пальцев.

Ей богу – хоть бы влюбиться! Такая пустота!

Вот Вам обо мне – и факты, и настроение. Того же жду от Вас. И довольно было бы считаться с письмами. Мои глаза так плохи и так утомлены, что грешно писать лишнюю строчку. Я и мамаше теперь пишу реже прежнего.

40 [118]

13 октября 1896 г.