Избранное. Тройственный образ совершенства

5½ часов. Блины были на славу; я съел 5 штук и выпил стакан вина. Студентов, их знакомых, собралось семь человек, все больше медики 5 курса; выдули три бутылки водки, нализались, как сапожники. Сила-то какая! Трое из них эту ночь танцевали до 5 час, потом два часа спали, потом пошли в клинику, и теперь выпили по дюжине рюмок водки, да стакана по 3 вина и блинов съели штук по 7–9. На сытый желудок и опьянев от водочной атмосферы, я, придя домой, лег и спал час.

Теперь в «Континентале» обычный обед либералов по случаю 19 февр.; только я не пошел: охота два рубля платить, да часа четыре либеральную болтовню слушать.

45 [124]

Четверг, 20 февр., (1897 г.)

11½ ч. утра.

Вчера веч. зашел ко мне сын хозяйки Уильям (по-рус. Василий Федорович) и просидел до 12 час. – играли в шахматы. Так как я днем спал, то, улегшись, не мог заснуть почти до 2, а сегодня встал по обыкновению, в 8. Поэтому встал с порядочной головной болью; впрочем, сел переводить, приняв фенацитина…

4½ ч. Перед обедом пошел в редакцию Р В.[125] Там Петровский рассказывал о вчерашнем обеде. Было человек 150, много дам; были Чехов, Златовратский, Станюкович, Мамин-Сибиряк, Эртель, Скабичевский и др. Руководили Ермилов, Доброхотов, Гольцев и Тихомиров. Обед протянулся часов до 10, со всякого рода тостами, речами и проч. Потом небольшая группа перешла в отдельный кабинет, и тут-то была самая пикантная часть. Был и Сытин, издатель, простой купец, но умный. Тихомиров, сам издатель из ловких, но либерал, говорит тост за Сытина и прибавляет колкое пожелание, чтобы его шуйца уменьшилась, а десница увеличилась (т. е. коммерч. интерес – и либерализм). Сытин отвечает: «Я, что! Мое дело маленькое. А будь у меня миллионов 5 капитала, да будь мое дело большое, – никому не поклонился бы в ноги, чтобы руководил моим делом, как вам, первому практику нашего дела». Это было не в бровь, а в глаз. Потом садится и говорит своему соседу, Петровскому: «Он-то, конечно, шестидесятник, да только с хвостиком».

Говорит Тихомиров о народе и колотит себя в грудь: «Народ нас кормит! Каждую нашу кроху должны мы отдавать ему», и при этом плохо рассчитанным жестом смахивает со стола бутылку шампанского в 9 руб.; и проч. в этом роде.

Пятн., 4 час. В 1 ч. пришел студент от Черняевых звать меня на блины, и я охотно пошел. Приходим, оказывается, что еще только печку растапливают. Пошли мы пока на Девичье поле (тут близко), зашли в балаган, послушали Петрушку и посмотрели девицу-Геркулеса. Народа тьма. Тут же купил себе две красивые вещи из карельской березы: бокал для перьев и карандашей и изящную коробочку для почтовых марок, первое 25, второе 15 к. Вернувшись, ели блины; на шестом блине меня прервала моя служанка – пришла звать, гости, мол, ждут. Я всегда, уходя обедать, говорю, чтобы меня звали, если кто придет; это через дорогу. Ждал меня Наконечный; он только сейчас ушел. Рассказал он мне такой случай. Где-то, в Саратове или Самаре отставной солдат украл в церкви золотой шлем (оклад) с иконы Ивана Воина? Его поймали и предали суду. На суде он объяснил, что, будучи в большой нужде пришел к Ивану Воину помолиться и просил его помочь ему; святой на иконе поднял руку к своему шлему – «бери-мол». Ввиду такого чуда суд стал в тупик: отвергнуть возможность чуда он не вправе; значит, оправдать явного вора? Суд решил обратиться в Синод за разъяснением. Синод вышел из затруднения блестящим образом: он приказал суду навести справки о прошлой жизни солдата – был ли он по своему прошлому достоин чуда святителя. Оказалось, что солдат был пьяница и вор; очевидно, что такому человеку Иван Воин не стал бы помогать, и солдата засуди ли. Чисто суд Соломона!

Еще рассказал, зачем Л. Толстой ездил недавно в Петербург. Ездил прощаться со своим старым другом Чертковым, который вздумал заняться делом о духоборцах и за это был приглашен выехать за границу. Когда Толстой уезжал из Петербурга обратно в Москву, ему устроили на вокзале огромную овацию. Ехал он на этот раз в I классе; прощался с публикой, стоя в дверцах вагона. Перед самым отходом поезда из публики раздался голос 11-летней девочки: «Л.Н.! Мой брат очень хочет познакомиться с Вами». – «Где же ваш брат? пусть выйдет сюда» – и из публики выходит гимназистик лет 14. «Так ваш брат такой большой? Ну, будем же знакомы» – и жмет ему руку. Это так наэлектризовало толпу, что все бросились к Толстому жать ему руку. Проводили его криками, пожеланиями и проч.

46 [126]

[1897 г. 17 марта].