Избранное. Тройственный образ совершенства

У Фортунатова просидел до 3¼, Были Шамонин и полдюжины курсисток, большею частью очень симпатичные. Весело болтали. Форт. в ночной сорочке, с расстегнутыми пуговицами штанов (пардон!) хихикал, потирая ручки; бегал по комнате и проч. Этот курьезный, умный, несомненно талантливый человек чрезвычайно занимает меня. Ему лет 47–48, он сед, малого роста, необычайно подвижен, невероятно растрепан и нечистоплотен, холостяк, живущий с ветхою тетенькой в барской квартире, которая внутри почти пуста. Выдержав магистрантский экзамен, он в 75 году представил диссертацию, которая была забракована; та же участь постигла и вторую его работу – 79 года (он дал мне вчера обе эти книжки). С тех пор он учительствует, массу читает и ничего не пишет. Он лучший в Москве учитель истории; в унив. доцентом, читает очень поверхностно и занимательно, так что у него бывает по 400 чел. на лекции. Зарабатывает большие деньги и одет, как нищий; радикал старого пошиба. Он рассказал сегодня прелестную сценку. На его урок истории в 4 женск. гимназии явился начальник гимназии, почетный опекун, граф Протасов-Бахметев. Ученица отвечала урок об июльской революции. Протасов спрашивает ее, к какой партии принадлежал Гизо. Учен.: «Он был вождем консервативной партии». Протас.: «А какая есть партия правее консервативной?» Учен., задумывается, и Прот. сам отвечает: «Абсолютистская». Прот.: «Еще какие есть партии?» Учен.: «Либеральная». Прот.: «А более крайняя?» Учен.: «Радикальная». Прот.: «Мой учитель Блюнчли сравнивал эти 4 партии с 4 возрастами человеческой жизни. Радикалы – это дети (инспектор приятно улыбается); либералы – это молодежь, это – вы; это хорошо (инспектором на секунду овладевает столбняк, но потом он соображает, что это говорит высшее начальство, и расплывается в улыбке); консерваторы – это люди зрелого возраста (и жестом любезно указывает на Фортунатова), а абсолютисты – это мы, старики, мне 62 года».

Разве не прелестно? Дело было в феврале, а Форт., до сих пор повторяет этот рассказ при каждом удобном случае. От Форт., я с Шамониным пошел к Моравскому, выпили чая и посидели; потом я пошел к Водовозовой рассказать ей о результате моего разговора с цензором, а затем вернулся к Моравск. обедать; после обеда пришел Вормс, и мы просидели до сих пор.

Понед., 8 ч. веч. Нынче продиктовал 7 стр. Потом, прочитав газету, пошел обедать, а затем пешком отправился в типографию. Там забрал 290 экз. Нибура, взял извозчика и пустился в странствие – развозить их по книжн. магазинам. Результатами очень доволен: все продавцы говорят, что книжка пойдет отлично; Карбасников взял даже тут же за наличные 100 экз. (скидка 30 %, как всем). Затем оставил у Суворина 50 экз., у Дейбнера 25, у Вольфа столько же, в кн. маг. «Труд» – 50. Последний в пятницу напечатает в Русск. Вед. объявление на свой счет; я сам напечатаю верно в среду или в четверг. 40 экз. привез домой, чтобы раздать приятелям и сохранить для себя.

Щепкин оставил мне чек на 100 руб. Получу их в среду. Теперь хочу пойти ненадолго на журфикс к Петрушевскому.

Вторник, 7 час. веч. У Петруш. было скучно, но до ужина не отпустили, и я вернулся домой в 2 ч., так что не выспался. Диктовал от 9 до 1, потом сделали перерыв: мне нужно было поехать в контору Солд. отвезти Солд-ву и Барышеву по 2 экз. Нибура в виде подарка. У Барышева посидел, потом пешком отправился в типографию, а оттуда обедать. С 4 опять диктовал до 6; всего нынче 7 стр. Скоро пойду на заседание истор. – юридич. комиссии (или кружка).

Завтра получу деньги в банке и пошлю вам.

Перевод я сильно двинул; теперь набирается уже 17-й лист. Пожалуй через месяц смогу уехать. Думайте о паспорте, мамаша!

48 [129]

[15–20 апреля 1897 г.].

Вторн. 7 час. Сейчас получил письмо от Булгакова, письмо, которым я буду гордиться и которое переписываю вам, как лучшую характеристику этого замечательного ума и редкого сердца.

«Дорогой М. О.! Здесь были Калмыкова с Семеновым[130] и мы вместе пытались привлечь к журналу имена многих “славных русских лиц”, но почти везде получили нос. Имя одного из славных еврейских лиц – Гершензона – с дозволения последнего отдал для пропечатания[131] и на обложке в качестве сотрудника (рецензента и автора статей). Если, паче чаяния, Вы забрыкаетесь, черкните. – Сейчас уезжаю в Ливны до пятницы. Один брат безнадежен здесь[132], у другого, кажется, та же болезнь там. Вот что: позондируйте почву у Виноградова, согласится ли он дать свое имя на обложку журнала? Предоставляю все Вашему такту; в случае его благосклонности, обращусь к нему официально от имени Нов. Сл. Предполагается сделать попытку привлечь ряд имен, напр., М. Ковалевского и под. Конечно, не эти имена будут выражать направление, но для большой публики известного сорта они важны. Нужно еще будет поговорить с Петрушевским и К. Хотя они почти безнадежны в качестве рецензентов или авторов статей по экономич. истории. – О результатах переговоров с Виногр., которые, пожалуйста, не откладывайте в долгий ящик, черкните мне немедленно.