Насчет заграницы думаю сделать так: отсюда проеду прямо в Берлин, где пробуду недолго – maximum 10–12 дней; затем – на юг, вероятно, в Гейдельберг, может быть, в Дрезден; но жить думаю не в городе, а где-нибудь поблизости, где можно будет найти еврейский стол для мамаши. Сперанский очень хвалит Ziegelhausen в 15 мин. езды от Гейдельберга; но если там нет кашерной пищи, то мамаше по субботам, когда она не сможет ехать, придется быть без обеда. Во всяком случае, это мы увидим на месте. В Берлине я осмотрюсь, разузнаю, поеду на место, найму квартиру, и только тогда Вы выедете, мамаша.
49[135]
Москва, Воздвиженка, «Америка».
6 ноября 1897 г. Четв., 6 ч. веч.
Дорогие мои!
Новостей, интересных для вас, мало. Вот одна. Издатель С. Петербургских Ведомостей – Ухтомский, близкий друг императора, на ты, и, говорят, разговаривает с ним по телефону. Тон его газеты – очень смелый, и это создало ему много врагов. Недавно мин. вн. д. Горемыкин призвал его и поставил ему на вид, что его газета систематически становится в оппозицию взглядам правительства. Ухтомский ответил, что не знает, кого надо разуметь под правительством, и если, как он думает, – прежде всего государя, то ему известно, что государь вполне разделяет его взгляды. Когда Ухтомский затем рассказал в своей газете о шавельской истории (что поляков-гимназистов, вопреки указу, заставляли ходить на православную молитву), то это еще больше восстановило против него министра. Тотчас во все редакции был разослан циркуляр, запрещавший писать об этой истории. Ухтомский повидался с государем, и последний громогласно заявил свою солидарность с ним и желание, чтобы он продолжал вести газету в том же духе. Результатом было то, что в редакции был разослан циркуляр, отменявший первый, а в Пет. Вед. явилась горячая статья на ту тему, что между царем и его верными подданными все больше вырастает китайская стена бюрократии, и как это печально. Эта статья была дней 5–6 назад.
50[136]
Москва. Воздвиженка, мебл. комн. «Америка»,
17 ноября 1897 г. Понед., 1 ч. дня
Дорогие мои!