Избранное. Тройственный образ совершенства

Понед., 6 ч. Ох, грешен я перед Богом и перед людьми! Закутил опять. Начну сначала. Итак, в пятницу я обещал Щепкиным зайти в субботу вечером проститься. Пришел довольно поздно и застал большую компанию: сестры Маклаковы, домашний врач Щепкиных Флеров, старший сын, приехавший проститься, Фабрикант, Анжелика Францевна и др. Накануне приехала, выписанная для того, чтобы вести хозяйство за отъездом хозяйки, сестра Щепкина, Лопацинская, веселая и болтливая старуха, владеющая половиной какого-то уезда в Виленской губ. За чаем старик занимался тем, что натравливал барышень на меня и, наоборот, говорил вольности по-стариковски и заставлял девиц краснеть, и пр. В 11 поужинали и разошлись, чтобы дать отъезжающим выспаться. Я обещал быть на вокзале, т. к. до осени, вероятно, не увижу их.

Итак, вчера в начале 11-го утра я вышел из дома, сел на конку и отправился на Курский вокзал. Там застал М-me Щепкину и Анж. Фр., а немного погодя наехали и остальные – барышня, старик, оба сына и Фабрикант. Проводили их очень весело (уехали мать и дочь). Когда поезд ушел, решили мы отправиться к старику на «холостой» завтрак. Приехали, позавтракали, потом старик пошел спать, а я засадил Анж. Фр. читать мне корректуру, которую я с утра захватил с собой в надежде изловить кого-нибудь. Прочитала она корректуру, а тем временем старик встал, подали средний чай. Это было часа в 3; за чаем заговорили о старине, и М.П. как пошел рассказывать, так не успели оглянуться, – уже 6 час. и обед. Эти рассказы для меня лакомства. Рассказывал, как по окончании университета был домашним учителем в знатной семье, как держал магистерский экз., о своей первой любви и проч., демонстрировал фотограф. группу 8 студентов, из которых один – Герье, другой – Кананов, теперь директор Лазаревского Института, третий – Рачинский, теперь директор Петровской Академии, затем два брата Чичерины, Ипполит Павлов и др. Незаметно просидели до 7 час; Лопацинская тоже вспоминала свою молодость; она выросла в доме знаменитой тогда красавицы Апраксиной, дочери той самой «княгини Марьи Алексевны» (гр. М. А. Толстая), которою кончается «Горе от ума». Рассказывали о внуке Пушкина, земском начальнике и соседе их по имению (сын поч. опек. Ал-дра А-ча Пушкина, который стесняется, когда его отца называют поэтом – мол, унизил фамилию сочинительством), у которого в кладовой стоит 12 заколоченных ящиков с книгами поэта – целый клад, потому что Пушкин всегда испещрял заметками поля читаемых книг. Между тем у Анж. Фр. оказалось два билета на вечер в память Островского, на который я очень хотел попасть, но не мог, потому что билеты все были расхвачены в первый день. Она дала мне один, и после обеда, в 7 час. я пошел в Историч. музей, проведя у Щ-ных весь день. Вечер был очень милый. Нем. – Данч. (драматург, Владимир) прочитал легонький, но изящный рефератец об Остр., потом прескверно пели, потом артисты Малого театра читали отрывки из пьес Островского, большею частью скверно; зато Ермолова, Садовский и его дочь прелестно прочитали отрывок из «Снегурочки», и еще лучше оттуда же прочитала Никулина. Публики было тьма, в 11 окончилось. Нынче встал, по обыкновению, в 8 и до 3 переводил. Около 3 пришел Петрушевский; он только вчера вечером приехал из Киева, где в четверг защитил диссертацию. Расцеловались, поздравил я его, рассказал, как все было и пр. По этому поводу у него нынче «бал», и я должен пойти. Пойду часам к 10. В результате я за последние 4 дня перевел пустяки – стр. 7. Свинство! А на этой неделе еще заседание ист. – юр. кружка.

47 [127]

Воскр., 6 апр., 1897 г.,

12 ч. дня.

Вчера не записывал, потому что утром был в цензурном комитете и потом весь день был болен. Говорил с председателем ценз. ком. – он же и цензор Мейера, Назаревским. Тупость и невежество, каких я еще не встречал, – но не в этом беда. Ужасно сознание бессилия своей правоты перед роковой силою его власти, эта лицемерная форма ученого спора, который совсем не нужен, потому что ведь он все равно может сделать со мною все, что хочет. Я добился того, что он еще раз просмотрит запрещенные им места и вызовет меня для объяснений. Чтобы развлечься, пошел из цензуры на вербу и стал рыться между книгами, увлекся и пробыл там целых три часа; правда, и погода была невиданной красоты, а народа – тьма, едва можно было протискаться. Купил 3 книги: соч. Капниста, автора «Ябеды» за 20 коп., соч. Нелединского-Мелецкого и Дельвига – за 25 коп., и соч. Грибоедова, бывшее приложением к Ниве – за 50 коп. Вернувшись домой и пообедав, читал, а вечером пошел к Гольденв., откуда вернулся в 11½ ч.

Сегодня встал в 8½ и до сих пор читал апрельскую книжку В. Е.[128], а теперь пойду, оденусь и отправлюсь на завтрак к Фортунатову.

Воскр., 10 ч. веч.