Избранное. Тройственный образ совершенства

Сегодня получил письмо от Айхенвальда, он сообщает много новостей. Прежде всего, наше предположение относительно Р. В. оказалось верным. А придрались к пожертвованиям в пользу духоборов таким образом. Явился в редакцию чиновник от обер-полиц. с требованием передать пожертвованные деньги казначейству и назвать фамилии жертвователей. Секретарь редакции отправляется к Толстому. По совету последнего, чиновнику отвечают, что деньги уже у Толстого, что жертвователи пожелали остаться неизвестными и что за дальнейшими объяснениями просят являться лично к Толстому. Толстого не решились потревожить, а газету приостановили. Анучин (один из редакторов) был у великого князя, объяснял, что требование о конфискации денег исходило не от «его высочества», а от его превосходительства, т. е. обер-полиц., и что только поэтому оно не было исполнено. Но вел. кн. объявил, что он и полиц. – одно и то же, что оба они администрация, и что обоих их надо одинаково слушаться.

«Вчера, – пишет Айхенвальд, – с великой грустью подписал я (в качестве секретаря “Вопр. фил. и псих.”) циркуляр Главного управления по делам печати, запрещающий газетам и журналам сообщать какие-либо сведения о предстоящем юбилее 50-летия литер. деятельности Л. Н. Толстого. – России, по-видимому, очень стыдно, что Толстой принадлежит ей, и она хочет замолчать его».

«Есть основание думать, что закроют Вольно-экономич. общество. Был циркуляр, запрещающий газетам и журналам печатать что-либо о рефератах, которые там обсуждаются – “в виду предстоящих изменений в уставе Общества”».

60 [149]

Берлин, 8 (20) Апреля 1899 г.

Четв. 4 ч. дня.

Дорогие мои!

Только сегодня я, наконец, отослал Виноградову свою статью: переписка была готова еще вчера, потом надо было еще просмотреть, написать заключение и проч. Напишу Вину, чтобы велел прислать мне корректуру в двух экз., тогда один экземпляр пришлю вам.

Только теперь я в первый раз действительно чувствую себя свободным, и мне ничего больше не хочется, как подольше сохранить эту свободу, т. е. не брать на себя никакой срочной работы. В ближайшие месяцы буду преимущественно читать, а писать, если и буду, то только то, что захочется, без мысли о заработке. Для заработка же, как уже писал вам, напечатаю какие-нибудь материалы о Герцене. Хочется теперь побывать в театрах, в музеях, повидать людей; ведь я полтора месяца прожил отшельником. Кроме Саши у меня здесь есть только один знакомый – Гросман, очень симпатичный и неглупый человек. Вчера я был у него и очень приятно провел вечер. Теперь в ближайший раз, когда Кайнц будет играть, пойду в Deutsches Theater. В Тиргартене уже все зелено, и по утрам, когда там еще нет немцев, там очень хорошо. Я здоров и по-прежнему страдаю от избытка аппетита.

Од. Нов. получил, но там правительственное сообщение напечатано лишь в извлечении. Говорят, что Толстой высказался в печати, что не одобряет перепечатки «Воскресенья» другими печатными органами из «Нивы»; будет очень жаль, если придется ждать окончания романа, когда он выйдет отдельной книгой. Я нахожу, что чтение «Воскресенья» – очень болезненное состояние, все равно, как если приблизить к глазам и рассматривать очень мелкие вещи. Тут уже не искусство: он снимает кожу и пинцетом поднимает один за другим каждый слой мускулов и каждый мускул разбирает по волокнам и каждое волокно показывает нам отдельно; и, в конце концов, это уже не художественное произведение, а ученое исследование, где добываются детальные материалы, потому что если мне покажут все мускулы, кости и артерии руки, каждое в отдельности, то я все-таки не буду видеть перед собой руки. Это – не художественное воспроизведение жизни, это – сама жизнь, рассматриваемая в увеличительное стекло. Поэтому читать эту вещь – какая-то сладострастная боль; эта естественность меня обжигает точно я кладу палец на обнаженный нерв, на обнаженное от кожи живое мясо, но обобщающих впечатлений, в которых и заключается все успокаивающее, художественности, – нет. Такова всегда была манера Толстого, но теперь она застыла в его старческом уме и не смягчается поэтичностью его чувства, как в более молодые годы. Отдельные места, конечно, гениальны.

61 [150]

Москва, 11 ноября 1899 г.

Четв., 7 час. веч.

Дорогие мои!