Избранные произведения

Да странствовать без цели перестанет,

Да лишь своим он делом будет занят,

Да о Лайли двустиший не творит,

К ее шатру дороги не торит,

Да не идет к ней со своей любовью,

Да он предел положит суесловью,

Да у ее дверей не ляжет в прах,

Да прекратит раденья в тех краях,

Да не рыдает в горестном напеве

Он о следах покинутых кочевий,

Да у ее порога не поет

Газели, чтобы слушал их народ,

Да имя той, что мнится всех прелестней,

Его единственной не станет песней.

А если он нарушит наш указ,

То этим свой приблизит смертный час:

Простых иль знатных на дорогах мира

Да не страшат ни мщение, ни вира,

Коль темного отверженца убьют,

Коль жизни разобьют его сосуд».

Внимало племя, Кайсу сострадая,

Словам, что огласил правитель края.

Старейшины, и воины, и знать —

Все стали юношу увещевать:

«Постиг ли ты халифа приказанье?

Ты понял ли, как тяжко наказанье?

Нет власти выше, чем халифа власть,

Ты должен перед ней послушно пасть.

Умрешь, его нарушив повеленье,

Твое добро пойдет на разграбленье.

Подумай, пожалей отца и мать,

Безумства впредь не надо совершать.

Когда Лайли отцу не подчинится,

Открыто кровь твою прольет убийца.

Отмщения не требуй ты от нас:

Так пожелал халиф, таков указ!»

Маджнун, судом жестоким потрясенный,

Так вскрикнул, как в тоске кричит влюбленный,

И капли крови хлынули из глаз,

И кровь на желтизне лица зажглась.

Повержен и унижен миром злобным,

Он пал во прах и стал прахоподобным,

Он был как полумертвая змея,

Напоминал больного муравья.

Бессильной стала плоть, а дух могучий

В нем угасал; он бился, как в падучей,

И траурный образовали круг

Вокруг того, кого сломил недуг.

Тогда заплакал и правитель края

И, по-иному правый суд свершая,

В своем судействе милость проявив,

Отринул то, что приказал халиф.

Сказал: «Халиф провидящим указом

Всех озарил, кто проявляет разум.

Лишь тех указ карает, кто здоров.

Безумец недостоин мудрых слов».

Кайс много времени лежал во прахе,

Вдали от племени лежал во прахе.

Когда же он обрел сознанье вновь,

Слагать двустишья начала любовь.

Своей души настроив чанг высокий,

Таким напевом окрылил он строки:

«Мы пламенем обуглены любви,

Мы полчищем погублены любви.

Не ведаем страстей, помимо страсти,

Не признаем халифов грозной власти:

Высок халиф, но он не достает

До нашей страсти, до ее высот

Халифа сокол гибнет от бессилья

Там, где наш голубь расправляет крылья.

Мы птицы: ввысь, где господа престол,

Нас лотоса подъемлет мощный ствол.

Не остановят нашего полета

Паучьи низких помыслов тенета.

Лайли в моей душе нашла жилье,

Приютом сердце избрала мое,

Так может ли отнять халиф-властитель

И ту, и эту у нее обитель?

Попытки ни к чему б не привели:

Нельзя со мною разлучить Лайли!

Я с ней, как тень со светом, должен слиться, —

Сам от себя могу ли удалиться?»

МАДЖНУН ОБРАЩАЕТСЯ К СВОЕМУ ОТЦУ С ПРОСЬБОЙ ПРИСВАТАТЬ ДЛЯ НЕГО ЛАЙЛИ, И ТОТ ЕДЕТ В СОПРОВОЖДЕНИИ ЗНАТНЫХ ЛЮДЕЙ ПЛЕМЕНИ АМИР К ОТЦУ ЛАЙЛИ, ДАБЫ ИСПОЛНИТЬ ЖЕЛАНИЕ СЫНА

Рассказчик так украсил свой рассказ,

Когда слова он вывел напоказ.

Тот, кто один из ратоборцев горя,

Кто рухнул, как утес, в пучину моря,

Тот, кто блуждает, словно смерч, в степях,

В пустыне, как взметенный ветром прах, —

Когда Маджнун остался без любимой,

С ней разлучен судьбой неумолимой,

Он к смерти близок был, он изнемог,

Он потемнел от скорби и тревог

Покоя не знавал он и мгновенья,

Блуждал, исполнен смуты и смятенья.

Узрев: чернеет что-то вдалеке,

Бежал он, как слезинка по щеке,

«Лайли!» — кричал и требовал ответа

Он у чернеющего там предмета,

И если то прохожий был, и он

Был как-то о Лайли осведомлен,

То падал Кайс к его ногам, пылая,

А нет — молчал, беседы не желая.

Казалось, что его объяла тьма,

Что безнадежно он сошел с ума.

Вниз головою, как калам, склоненный,

Однажды, на мгновенье просветленный,

Тропу избрать решил он похитрей

И возвратился к племени скорей.

Нашел он мужа знатного, который,

Душою чист, был разуму опорой,

Сказал ему: «Надеюсь на тебя,

Надеюсь я, что ты, меня любя,

Увидишь моего отца родного,

Ему ты скажешь мой привет и слово:

„Ты возлелеял от корней моих

Вплоть до вершины пальму дней моих!

Я — глина, от тебя — ее частицы.

Я — книга, создал ты ее страницы.

Твой дар есть всё, что мне дано судьбой.

А есть ли то, что не дано тобой?

Ты дней моих цветник наполнил цветом,

Светильник дней моих наполнил светом.

Всегда благую изрекал ты весть,

И ныне у меня надежда есть,

Что снова я всем сердцем возликую,

Что от тебя услышу весть благую.

Лайли как счастье жизни мне нужна,

Она — мой свет, она — моя весна,

Но от меня, как от дурного ока,

Моя Лайли утаена жестоко.

С ней не увижусь боле? Я умру.

От горя и от боли я умру!

Лишь у ее порога — мне отрада,

Увы, иного места мне не надо!

В конце концов меня ты исцели,

А исцеление мое — Лайли.

Скажи ее отцу — да с сердца смоет

Вражду ко мне: жить во вражде не стоит!

Пусть на меня наденет он раба

Ошейник: рабья мне мила судьба!

Я рабским у него займусь занятьем,

Ему рабом я стану, а не зятем...

Сказал ты раньше, что высок наш род,

Что брак с Лайли позор нам принесет.