Избранные произведения

Кто стал безумным, о Лайли мечтая».

КУСАЙЯИР ОБНАРУЖИВАЕТ ЛУГ, ИЗОБИЛУЮЩИЙ ГАЗЕЛЯМИ, СООБЩАЕТ ОБ ЭТОМ МАДЖНУНУ И ВЫСЛУШИВАЕТ ЕГО ОТВЕТ

Когда поэт (услышал речь халиф)

Поднялся, голода не утолив,

Ему в горах открылся луг чудесный,

Напоминавший райский сад небесный.

Земля была как шелковый ковер,

Цветы — как будто вытканный узор.

Играли и резвились там газели,

Как дети, а цветы кругом пестрели.

Одна тюльпан отнимет у другой —

Та побежит с обидой и тоской.

В траве зеленой прыгали газели,

Недаром ноги их позеленели,

Тюльпаны ели красные — уста

Газелей покраснели неспроста.

Им от цветов и трав была услада,

Их было многочисленное стадо,

Но не было у стада пастуха.

Увидел Кусаййир, творец стиха,

Такое изобилиетазелье,

И в степь спустился, и сказал в веселье

Маджнуну: «Очарованный ловец,

Встань, поднимись в нагорье наконец,

Свои тенета убери отселе,

Раскинь тенета на пути газелей.

Немного поднимись — увидишь вдруг

С газелями бесчисленными луг

И ты, влюбленный в милый лик девичий,

Всегда найдешь в тенетах много дичи».

А тот: «О собеседник мой и друг!

Кааба, заповедник этот луг!

Зови его сокровищем любимой,

Он прежде был становищем любимой,

В былые дни, что быстро так прошли,

Гуляла там с подругами Лайли.

Средь зелени, душистой и узорной,

Она казалась куропаткой горной.

Травинки к ней склонялись без тревог

И радостно ее касались ног;

П Джамц

Колючки ей одежду разрывали, —

Нет, на подоле розы рисовали;

Цветы благоуханье обрели

От благовонных локонов Лайли;

Ее любви кровоточила рана, —

И сделалась тюльпана грудь багряна;

Нарцисс — отверстый глаз: Лайли ему

Пустынный прах дарила, как сурьму;

Как язычки, все лепестки у лилий, —

Те лепестки Лайли всегда хвалили;

Фиалки, утверждая, что скорбят,

Надели синий траурный наряд,

Всегда газели были наготове:

А вдруг пронзят их, словно стрелы, брови!

Они с дороги не спускали глаз:

А вдруг Лайли появится сейчас?

Для всех запретны те газели ныне,

Как будто для язычников — богини.

Свои силки раскину я ужель,

Чтоб на лугу поймать ее газель?

Я душу ей готов отдать, — так мне ли

Уничтожать запретные газели?

Когда я в сердце чувствую недуг —

Я прихожу — в пыли — на этот луг,

Хожу вокруг, как пилигрим вкруг храма,

А слезы льются, как вода Замзама.

Не ждут газели от меня вреда,

Траву не обижаю никогда.

Пусть буду, как тюльпан, в крови и прахе,

Травинки я держать не буду в страхе,

Пусть горе меч вонзает в грудь мою,

Я кровь ее газелей не пролью!»

«Лайли!» — твердил он имя, как молитву,

И вновь пошел на странную ловитву

Поймав газель, «Лайли!» он говорил,

Ей поцелуй, как милой, он дарил

И отпускал — пусть побежит по лугу, —

Как жертву искупленья за подругу

Так, от поры рассветной до ночной,

Охотой занимался он чудной.

ХАЛИФ, УЗНАВ О НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЛЮБВИ МАДЖНУНА К ЛАЙЛИ, ПРИКАЗЫВАЕТ ДОСТАВИТЬ ЕГО ВО ДВОРЕЦ

Взрастивший ветвь садовник вдохновенный,

Художник, сказа расписавший стены,

Украсил роспись надписью такой:

Когда лишенный разума изгой,

Развалинами бытия раздавлен,

Безумною любовью был прославлен,

Повсюду заблистали в краткий срок

Жемчужины его блестящих строк,

Везде, на каждом сборище, звенели

Двустишья драгоценных ожерелий.

Дошел и до халифа мерный звон, —

Маджнуна пожелал увидеть он.

Сказали мужу, правившему Надждом,

Что знал о тамошнем арабе каждом,

Чтоб, всем уверткам положив конец,

Направил он к халифу во дворец

Того, кто от любви познал известность,

Кто изучил искусства и словесность.

Тогда правитель Наджда без прикрас

Вождям племен поведал сей приказ.

А те: «К рассудку полон отвращенья,

С разумными не терпит Кайс общенья.

Нет крыши у него над головой,

Одною лишь питается травой.

Когда он движется к холмам нагорья,

А в сердце у безумца — горы горя,

То барс его сопровождает бег,

В расселине скалы — его ночлег.

Когда он бродит по степям без цели,

То соучастники его — газели,

Он странными желаньями объят,

Онагров собеседник и собрат.

Отвергнутый людьми, безумный, дикий,

Чем он привлек внимание владыки?»

Сказал правитель. «Царь изрек приказ —

Кто спорить с ним осмелится из нас?»

Искали Кайса в далях бесконечных,

Везде о нем расспрашивали встречных,

И был он обнаружен в горной мгле.

Сидел он, как на троне, на скале,

А волосы на голове казались

Шатром царя и облаков касались,

На солнце тело дочерна спалив,

Он в черноту оделся, как халиф.^[31]

Довольный, он сидел среди животных

Нехищных и средь хищников бессчетных.

Ему сказали: «Чресла препояшь,

Оденься, так халиф желает наш».

Ответил Кайс: «Отверг я одеянье,

Скитания в степи мое деянье.

Хребты приют предоставляют мне,

И чресла не нуждаются в ремне.

Своей судьбы одет я чернотою,

От горя прикрываюсь наготою,

Страданьем сломлена моя спина,

А сломленной одежда не нужна».

Ему сказали: «Смелы эти речи,

Страшись, не отвергай с халифом встречи».

А Кайс: «К чему мне пред халифом пасть?

Тот смел, кто не признал корысти власть.

Иль в ноздри мне, как палочка верблюду,

Корысть продета? Ни за что не буду

Халифу во дворце его слугой!

Корысть и жадность губят род людской,

От этих двух пороков отрешенный,