Ты страстью, как погонщиком своим».
МУДРЕЦ ОСУЖДАЕТ ЖЕНЩИН, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ СРЕДОТОЧИЕМ ВОЖДЕЛЕНИЯ, НО БЕЗ КОТОРЫХ НЕВОЗМОЖНО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА
Знай: пристраститься к женщине — пропасть.
Жизнь нашу укорачивает страсть.
Ты женщину сто лет дари богато,
Ты одевай ее в сребро и злато,
Ты ей шустерской не жалей парчи,
Ставь золотой подсвечник для свечи,
На серьги перлов не жалей и лала,
Дай из кисей индийских покрывала,
На все ее желания ответь,
Дай ей на стол изысканную снедь,
Ты все ее веления исполни,
Водою Хызра чашу ей наполни,
И пусть она вкушает, как султан,
Плоды, что шлют Иезд и Исфаган,
Все чудеса свези с земного света,
И всё ж в ее глазах — ничто всё это!
«Ты, скажет, о любви мне говорил,
Так что ж ты ничего мне не дарил?»
РАССКАЗ О НЕКОЕМ БЛАГОРОДНОМ МУЖЕ, ОТКАЗАВШЕМСЯ ОТ ПРИГЛАШЕНИЯ НИЗКОГО ЧЕЛОВЕКА, ЧТОБЫ ОБЩЕНИЕ С НИЗКИМИ НЕ ВОШЛО В ПРИВЫЧКУ
Один из рода низменных людей
Затеял пир, созвал своих друзей.
Позвал он также в гости мужа мысли,
Себя ему, как видно, ровней числя.
Мудрец подумал: «Предаются там
Невежды эти низменным страстям.
Коль я как друг войду в его жилище,
Отведаю его вина и пищи
И в сброде, где не светит свет уму,
Есть буду, пить, где пищи нет уму, —
Тогда я буду позван, несомненно,
Как гость всей этой шайкою презренной.
Себя я в книге чести зачеркну
И в мутном море низких потону».
МУДРЕЦ ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ДЛЯ РОЖДЕНИЯ РЕБЕНКА БЕЗ УЧАСТИЯ ЖЕНЩИНЫ, И ДЛЯ УХОДА ЗА РЕБЕНКОМ БЕРУТ КОРМИЛИЦУ
Замыслил тот алхимик и мудрец
Диковинное средство наконец,
И средство это шаху предложил он,
И мысль ученых мира изумил он.
Из чресел шаха семя он извлек,
Питательной средой его облек,
На сорок семидневий скрыл в сосуде,
И вот — кто слышал о подобном чуде? —
В сосуде том, как солнце, скажешь ты,
Дитя явилось дивной красоты,
Сын крепкий и здоровый, без порока.
Звезда надежд царя взошла высоко.
Ребенку имя старцы той земли
От слова «саламат» произвели.
Высокий саном, совершенный станом,
Сын шаха наречен был Саламаном.
Чтоб вырастить и воспитать его,
Кормилицу избрали для него.
Красой — луна, звалась Абсаль она,
Лет двадцати была едва ль она.
Стройна, нежна, полна очарованья,
Она влекла и взгляды и желанья.
Делил пробор ее тяжелых кос
Копну благоухающих волос.
А косы, извиваясь завитками,
Арканами казались и силками.
Как стройный кипарис она была,
Как будто попирая тропы, шла.
Как зеркало, чело ее блистало,
А брови — ржа на ясности металла.
Она порой, выщипывая их,
Две оставляла буквы «нун» крутых.
Как опахала, темные ресницы
Ей осеняли томные зеницы.
А раковины белые ушей —
Жемчужницы для жемчуга речей.
Пушком с висков, как мускусом, покрыты
Прекрасные открытые ланиты, —
Так Нил красу Египту придает.
Как жемчуга и лалы — свежий рот.
Над блеском плеч серебряная шея
Кувшина узкогорлого стройнее.
Подобны перси белым двум холмам,
Двум в водоеме светлым пузырям.
Живот округлый, как источник света,
По блеску — снег, на ощупь — соболь это.
Обильна телом, в бедрах широка,
А в поясе не толще стебелька.
Зад, словно купа розового сада,
Скрыт платьем от завистливого взгляда.
Я бедер описал бы красоту,
Но удержать хочу язык во рту,
Чтоб не коснуться вдруг неосторожно
Того, о чем тут молвить невозможно.
Скрывалась тайна там, на ней запрет,
Ни у кого ключа к той тайне нет.
Однако некий подлый похититель
В сокровищницу вторгся, как грабитель,
И створки раковины расколол,
И, словно вор, жемчужину обрел.
А ты махни рукою, благородный,
На то, где след оставил вор негодный.
РАССКАЗ О СОМНЕВАЮЩЕМСЯ, ОТКАЗАВШЕМСЯ ОТ ОМОВЕНИЯ МОРСКОЙ ВОДОЙ ПО ПРИЧИНЕ ЕЕ ЗАГРЯЗНЕНИЯ МОРСКИМИ ГАДАМИ
Перед намазом муж, сомнений полн,
Решил омыться в пене шумных волн.
А море красной тиной шелестело
И рыбами и гадами кишело,
Ища добычу в глубине морской,
Кружили с криком птицы над водой.
Сказал он: «Сколько тварей в этом море!
Какой тревожный шум в его просторе!
Как на молитву стану пред творцом,
Коль руки и лицо омою в нем?
Ищу источник, как Замзам священный,
От всех непосвященных сокровенный!
И от всего, что здесь осквернено,
Да будет сердце освобождено».
АБСАЛЬ СТАНОВИТСЯ КОРМИЛИЦЕЙ САЛАМАНА И РЕВНОСТНО ПРИНИМАЕТСЯ ЗА ВОСПИТАНИЕ ЭТОГО БЕСПОРОЧНОГО ОТРОКА
Когда Абсаль велением султана
Кормилицею стала Саламана,
Она любовно приняла его
В подол благодеянья своего.
Источником грудей его кормила,
В заботах сон и отдых позабыла.
Питомцем восхищенная своим,
Жила, дышала только им одним.
Была б у ней такая власть и сила,
Она его в зрачке бы поместила.
Вот срок кормленья грудью миновал,
Царевич незаметно подрастал.
Абсаль за ним ухаживать осталась.
О, как она ему служить старалась!
По вечерам постель ему стлала,
Свечой над ним сгорала досветла.