Избранные труды по русской литературе и филологии

Любопытен позднейший ряд упоминаний о РАППе – на I съезде советских писателей. Похоже, что аббревиатура и здесь окружает себя некой «фонетикой политики», провоцируя инструментовку ближайшего фрагмента текста или даже анаграммирование. Так, М. Кольцов, предупреждая «западную пролетарскую литературу», «западных пролетарских писателей и критиков», чтобы они не «уподобились покойной РАПП», педалирует и приближается к «кладбищенскому» каламбуру, причем мерцает и гипотетическая аббревиатура «ЗАПП». Бухарин тоже упоминал «зиции койной РАПП». Радек говорил немецким «товарищам, не еодолевшим овских тенденций: «Ребята, смотрите, это сно для литературы, и это сно для пролетарского революционного движения Германии»[1207]. Помимо очевидной роли , следует отметить, что лексический повтор корреспондирует с удвоением в аббревиатуре. Это близко к тому, как построена 4-я строка стихотворения Мандельштама, где повтор слова «пишут» соседствует с «раппортичками».

Лингвистический комментарий, возможно, помог бы понять, почему аббревиатура так легко обыгрывалась в каламбурах и фонетически. Даже название месяца, фигурирующее в официальном заглавии документа о ликвидации РАПП, содержало фонетическую насмешку: ель; ср. в самом заголовке: « еестройке <…>», да и  в концовке партийной аббревиатуры демонстрировало, насколько эта звонкость сильнее окончательно оглушенных , несмотря на всю сонорность, с которой РАПП наскакивал на попутничества.

Такова социально-речевая среда мандельштамовского экспромта. Пародия на Фета служит здесь вышучиванию того, о чем народное сознание скажет устами солженицынского Ивана Денисовича: «Неуж и солнце ихим декретам подчиняется?»

Заметки о ранней поэзии Мандельштама

1. Несколько лет назад корпус мандельштамовских текстов пополнился стихотворением, извлеченным из письма Волошину, которое датируют 1909 г.[1208]:

В безветрии моих садов
Искусственная никнет роза.
Над ней не тяготит угроза
Неизрекаемых часов.

В юдоли дольней бытия

Она участвует невольно;
Над нею небо безглагольно
И ясно, – и вокруг нея

Немногое, на чем печать

Моих пугливых вдохновений
И трепетных прикосновений,
Привыкших только отмечать.

Опус в высшей степени характерен для доакмеистической поэзии Мандельштама. «Искусственная роза» однотипна двойственному «я» – «садовник <…> и цветок» – «Дыхания» (стихотворения, открывавшего 1-е издание «Камня»), а ее невольное бытие намечает экзистенциальную ситуацию этого «я». Сады родственны темнице-теплице «Дыхания»[1209], «пугливые вдохновения» – случайному и мимолетному «мгновенному ритму», о котором говорит стихотворение «Отчего душа так певуча…». Вторая строка этого стихотворения продолжает: «И так мало милых имен» – в прямом соответствии с немногим 9-го стиха рассматриваемого текста. Позднее, в начале акмеистического этапа Мандельштам ретроспективно варьировал материал своей лирики в статье «Франсуа Виллон», когда писал об аллегорических персонажах средневековой поэзии, которую он уподобил современному символизму: «Средневековая поэзия дает этим призракам как бы астральное тело и нежно заботится об искусственном воздухе, столь нужном для поддержания их хрупкого существования».

Приведенное стихотворение может быть сопоставлено прежде всего с «Садами души» Гумилева в его «Романтических цветах» (1908):

Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны
<…>
Растенья в них, как сны, необычайны
<…>
Взлетев от роз таинственной пещеры
<…>
Мои мечты лишь вечному покорны.

В одной поэтической системе «я» провозглашает волевую созидательную силу, в другой – пребывает в «безвыходности бытия» (первоначальный вариант 5-го стиха). Гумилев эту силу демонстрирует, разворачивая на протяжении 24 стихов яркое и предметное изображение «садов», тогда как у Мандельштама «небо безглагольно» – чрезвычайно важный мотив, обусловливающий отсутствие изображений и тонус слова. «Немногое, на чем печать <…> вдохновений» остается не поименованным. Роль категории отсутствия и, соответственно, лексических форм с «не» и «без» типична для раннего Мандельштама.

Сходные отношения обнаруживаются, если спроецировать рассматриваемое стихотворение на один из фрагментов иного художественного мира – мира Сологуба. Но такое сопоставление требует более широкого контекста.