Избранные труды по русской литературе и филологии

В «Камне» 1913 г. мотив дыхания разыгран и вторично. Это происходит в середине книги (где ощутим композиционный сдвиг, меняется характер лирической речи), в стихотворении «Змей», 4-я строфа которого начинается вопросом «К чему дышать?», – против «радости тихой дышать и жить» заглавного текста. Мотив взят здесь, таким образом, вне «полемики» с Сологубом; скорее вопрос эмфатически концентрирует его ходы. Представляется, что эта связь здесь же поддержана реминисценцией стихотворения «Многоцветная ложь бытия…», где «я» уподоблено «больной змее», влекущейся (одна из реализаций мифа пути) «у подножья нахмуренных скал, / По расселинам мглисто-серым»; в мандельштамовском тексте, открывающемся «осенним сумраком», после цитированного вопроса следует: «На жестких камнях пляшет / Больной удав»[1219].

Наблюдения над текстами Мандельштама

1.0. Приведенное Н. Я. Мандельштам высказывание поэта (по поводу конкретного воронежского текста или текстов) о том, что «звезды приходят в стихи, когда порыв кончается или у портного исчерпан весь материал», что «звезды – это уход от земли и потеря ориентации»[1220], представляет собой весьма сложный комплекс (эстетический, поэтологический, историко-культурный и, вероятно, индивидуально-психологический), являющийся не описанием собственной стихотворной практики, а интерпретацией некоторого ее фрагмента, которая в свою очередь нуждается в интерпретации (и это могло бы составить отдельную задачу; например, не исключено, что слова о «потере ориентации» – отголосок давнего спора с символизмом, отрицания его «кормчих звезд», его космологии). Мы рассмотрим несколько текстов, в которых звезды явно были предметом порыва (понятие, которым начинается и заканчивается «Разговор о Данте») или во всяком случае частью материала.

1.1. Относительно «Нет, не луна…»[1221] (далее: ННЛ) преимущественное внимание исследователей привлекали источники стихотворения в литературе XIX века[1222]. Менее учитывается связь с современной поэзией, достаточно очевидная в зачине. Противопоставление электрического освещения – луне и звездам разрабатывалось в урбанистических стихах Брюсова[1223]: «Звезды смотрели на мир, проницая туманы / Но звезд – в электрическом свете – не видел никто» («Духи огня», I, 439); «Лили свет безжалостный прикованные луны / Луны, сотворенные владыками существ» («Конь блед», I, 442–443); «Горят электричеством луны / На вогнутых длинных стеблях» и в следующей строфе: «Круги циферблатов янтарных / Волшебно зажглись над толпой» («Сумерки», вошло во «Все напевы», I, 450).

Нам уже приходилось указывать во «Всех напевах» фрагменты, предваряющие некоторые мандельштамовские архитектурные мотивы, – о готическом соборе Брюсов говорит: «Вонзая в небо две иглы» («К собору Кэмпера», I, 529), а в другом стихотворении, «Вечерний прилив», фигурирует «хоровод / Вкруг алтарей из электричества, / Вонзивших копья в небосвод»[1224], и здесь же: «Скрыв небеса с звездами чуткими, / Лучи синеют фонарей» (I, 517). Мандельштам на переходе к акмеизму использует брюсовский материал в двух соседних стихотворениях; в одном («Я ненавижу свет…») призывает «стрельчатую башню»: «Неба пустую грудь / Тонкой иглою рань», другое – ННЛ – начинается «электрическим» мотивом. Во втором случае – при отказе от неоромантического противопоставления небесных светил как традиционных символов красоты и вечности низкой реальности современного города – сама урбанистическая антитеза, выдвинутая Брюсовым, находит применение.

1.2. Вторая фраза ННЛ (его срединная часть) синтаксически – союзом и приравнена к предыдущей и последующей. Однако в отличие от «программных», демонстративных зачина и финального «эпизода» (3–5‐я фразы) она амбивалентна: здесь негирование таково, что оборачивается едва ли не «спесью» (в том числе и потому, что млечность рифмуется с вечностью), – мандельштамовское осязание звезд[1225] стóит батюшковского исчисления времени, как оно представлено в стихотворении. Видимо, именно поэтому Цветаева цитировала (статья «Поэт и время», «Повесть о Сонечке»[1226]) концовку ННЛ как романтический афоризм (подтверждающий, что «всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы») – игнорируя всю заключенную в тексте «полемику», всю негирующую его сторону.

Слова «млечность», «млечный» встречаются в текстах символистов, в частности Бальмонта, Блока. Ср. и у Пяста: «В жажде пламени месяца млечного»[1227]. Следует особо учесть строку Вяч. Иванова: «Есть Млечный Путь в душе и в небесах» («Cor ardens»)[1228]. Ее «жреческий» контекст в сонете «Небо – вверху, небо – внизу» (входящем в «Мистический триптих», с посвящением Н. А. Бердяеву):