Избранные труды по русской литературе и филологии

2–4-я строфы «Феодосии» (состоящей из пяти восьмистиший) определяют ее лиро-комический характер. 1-я, описательная строфа только намечает этот основной рисунок, а последняя его видоизменяет, ослабляя комическую составляющую и усиливая лирическую. Если 4-я строфа закончена «явленьем <…> улыбки» (несомненно метаописательной по отношению к тексту в целом), то в начале 5-й эта улыбка как будто застывает: два стиха продолжают шаржированные картинки, но в двух следующих бытовая идентификация персонажей затруднена, а главное – они акцентировано олитературены в духе акмеистического «блаженного наследства» и «блуждающих снов»: «И адмиралы в твердых треуголках / Припоминают сон Шехерезады». Строка с Шехерезадой – переход к финалу, идея которого – преобразование «местного» во «всеобщее». Следует выход из веселых прибрежных закоулков на морской простор («Прозрачна даль»), т. е. в данном случае и на лирический «простор», причем и география («Недалеко от Смирны и Багдада») нужна лишь для того, чтобы оттенить сентенцию заключительного стиха. (Этот стих несколько сдвигает «Феодосию» в ряду стихотворений 1920 г. о городах от «Тифлиса» к «Венеции» с ее сентенциями – «Все проходит. Истина темна» и др.) Прогулка по городу разрешается (хотя, казалось бы, не требует разрешения) в архетипический образ жизни как пути, странствия, плавания по житейскому морю: за или сквозь «но трудно плыть», в перспективе метафоры – символа – аллегории – архетипа, легко читается трудно жить (ср. пословичную концовку пастернаковского «Гамлета»: «Жизнь прожить – не поле перейти»); ж с прилегающим гласным дано в те же, рифмующемся со свежий. Наконец, еще одна местная реалия – «И неизменно дует ветер свежий» соответствует постоянству космоса: «а звезды всюду те же».

У Вяч. Иванова в «Кормчих звездах» было: «Сеяли древле звезды те же»; «Звезды ходят – вечно те ж… <…> Звезды те ж выводит твердь…»[1236]; во втором из этих текстов – вариант рифмы, использованной в «Феодосии»: те ж – свеж. У Блока: «Душа молчит. В холодном небе / Все те же звезды ей горят»; «Ты смотришь все той же пленной душой / В купол все тот же – звездный…» («Снежная вязь»). Ахматова потом «полемизировала» в «Отрывках из Царскосельской поэмы „Русский Трианон“» (говоря о кануне революции): «Внимательные северные звезды / (Совсем не те, что будут через год)». Ср. также у Бродского: «Что касается звезд, то они всегда. / То есть если одна, то за ней другая»[1237]. К цитатам из «Кормчих звезд» (и учитывая восточные мотивы «Феодосии») следует добавить, что Гумилев в одном из своих обзоров 1912 г., пытаясь «показать, что Вячеслав Иванов – с Востока», сравнивал его с волхвом, который слагает песни, «видя те же пески и те же звезды»[1238].

2.0. Литературная репутация Г. Иванова как «резонатора»[1239] не должна, по-видимому, предполагать жесткое разделение соответствующего материала на исходный, мандельштамовский, и вторичный, «перепевающий». Подобные отношения могли быть «сняты» литературно-бытовой близостью – вплоть до элементов сотворчества, и, если обстоятельства и детальная хронология возникновения сопоставляемых текстов неизвестны (как чаще всего и бывает) в той мере, какая позволяла бы обосновать утверждение о первичности и вторичности, корректнее предполагать возможность взаимодействия, обмена (замыслами, «заготовками», фрагментами текстов), взаимопародирования (явный случай – уподобление циферблата луне, обратно по отношению к ННЛ, в стихотворении Г. Иванова «Столица спит. Трамваи не звенят…»[1240]), «состязаний» на общем материале и т. п.[1241]

2.1. Показательны такие пары текстов, как «Теннис» Мандельштама и «Сквозь зеленеющие ветки…» Г. Иванова (57)[1242], «Летние стансы» – и «Павловск», который в этой связи можно было бы назвать «осенними стансами» (ср., в частности, зачины: «в аллее колокольчик медный, / Французский говор, нежный взгляд» – «Французский говор. Блеск эгреток / И колыхание эспри», 116); стихотворения под одинаковым названием «Кинематограф». «Румяный шкипер», с которого начинается сонет Мандельштама «Спорт», фигурирует в качестве персонажа в «Литографии» Иванова (сб. «Вереск», раздел «стихи 1914–1915 гг.»): «Румяный шкипер спорит без азарта» (140; ср. также «географическую» и «историческую» топику в обоих текстах)[1243]. Отметим, далее, переклички: «Мундир обрызган» («Второй футбол»), «Луной облита бронзовая дверь» («Заснула чернь…») – при ивановском «Когда луны неверным светом / Обрызган Павловский мундир» (106)[1244];