Избранные труды по русской литературе и филологии

В 50‐х гг. Г. Иванов назвал первые опубликованные стихи Мандельштама «качающимися» и «туманными» (III, 88). «Как кони медленно ступают…» (опубликовано только во втором «Камне») передает именно «горячей головы качанье», качанье ночной (фонари, звезды) езды, туман полусна. В «Розах» есть стихотворение, осуществляющее, по-видимому, сходный замысел, – «Увяданьем если тронут…» (270). Различия вполне очевидны (в частности, синтаксические; кроме того – лексические повторы, эмоциональный нажим, романтический колорит, в тематическом плане – возможность аллюзии на эмигрантскую судьбу), но подхвачен способ подачи визуально-пространственных впечатлений сумеречного сознания: «Как звезда – фонарь качает. / Без следа – в туман разлуки. / <…> И скользят ночные тени / По лицу уже чужому».

Интересный случай – «Музыка мне больше не нужна…» (302) из второго «Отплытия на остров Цитеру». Интересный не перекличкой с мотивами «Пешехода» и, может быть, «Концерта на вокзале» (музыка – сквозная и почти сплошная тема начального раздела этой книги избранного), а более конкретной связью с другим мандельштамовским текстом. Стихотворение Г. Иванова писано двустишиями 5-стопного хорея со сплошными мужскими клаузулами, и предпоследнее: «Ничего не может изменить, / И не может ничему помочь» – указывает на образец с теми же метрическими и близкими строфическими характеристики – «Ни о чем не нужно говорить…». В «Камне» стихотворение было напечатано двумя катренами, в автографе и ранней машинописи – двустишия. У Г. Иванова нечетное количество двустиший (пять), что препятствует их попарному объединению; это противодействие усилено тем, что в первых трех двустишиях рифмы практически тождественны. Как и у Мандельштама – синтаксические параллелизмы с акцентированными повторами и синонимией, а также варьированием одной и той же рифмы (которое намечает у Г. Иванова «катрен» в пределах первых шести строк). На семантическом уровне в обоих текстах доминирует негирование, причем в обоих же оно заявлено сразу – в зачине. Стихотворение Мандельштама – единственный в его доакмеистический период случай создания некоторого комического эффекта, чему служит здесь пародирование Сологуба и Вяч. Иванова[1250]. Внутренняя установка Г. Иванова заключалась, по-видимому, в том, чтобы на фоне формальной близости к шутке Мандельштама достичь противоположного эффекта – и он заключает текст несомненной реминисценцией последней строки стихотворения Фета «А. Л. Бржеской» («Далекий друг, пойми мои рыданья…»), говоря о музыке: «То, что только плачет, и звенит, / И туманит, и уходит в ночь…». Перед нами случай, описываемый известным утверждением Тынянова: «…пародией комедии может быть трагедия».

И в других текстах первого раздела «Отплытия…» есть реминисценции из Мандельштама[1251]. По-видимому, таково и, казалось бы, общее место – снега и поля в «России счастье. Россия свет…»: «Одни снега, снега, поля, поля… <…> А ночь долга, / И не растают никогда снега. <…> А ночь темна, / И никогда не кончится она» (229). Ср. в любимом Г. Ивановым «Камне»: «А снега на черных пашнях / Не растают никогда» («Посох»). Эволюция «патриотизма» того и другого поэта – конечно, особая, не для этих заметок, тема.

«Сестры – тяжесть и нежность…» отразились у Г. Иванова в стихотворении «Только всего – простодушный напев…», где умирающая, падающая «в предвечную тьму» песня становится «в тысячу раз тяжелей и нежней» (300), а также в позднейшем «Восточные поэты пели…», где «И розы заплетали яму, / Могильных полную червей» (349) восходит к «и роза землею была» (ср. «И запах роз в гниющих парниках» в «Концерте на вокзале»; у Г. Иванова рифма «соловей – червей», в «Концерте…» «пенье аонид» звучит под небом, кишащим червями). Последняя строфа здесь: «Быть может высшая надменность: / То развлекаться, то скучать <…>» – сделана, кажется, с учетом концовки мандельштамовского «В огромном омуте прозрачно и темно…»: «И сам себя всю жизнь баюкай <…> И ласков будь с надменной скукой».

Нельзя, наконец, не отметить двух восклицаний 1931 г., не слышавших друг друга, – одно из «шершавой песни», проникнутой «острожными» предчувствиями: «Душно – и все-таки до смерти хочется жить» («Колют ресницы…»), другое, «гладко-литературное», из эмигрантской лирики, собранной в «Розах»: «Как скучно и все же как хочется жить» (283)[1252].