Избранные труды по русской литературе и филологии

В последнем цит. тексте представлена повторяющаяся у Г. Иванова визуальная позиция – вид вдали из большого и/или высокого окна («Гляжу, не уставая, / В высокое окно», 474)[1245], – разрабатывающаяся, как можно думать, в диалоге с Мандельштамом. Об этом говорит сопоставление соответствующих строк стихотворения «Уже бежит полночная прохлада…» (в «Садах», 211) и мандельштамовское «Казино»[1246]. Но поскольку в последнем дан вид на море, следует учесть и строки из стихотворения Г. Иванова: «В огромное окно с чудесной высоты / Я море наблюдал» (55). Ср. позднее у Мандельштама: «Я город озирал с чудесной высоты…» («В разноголосице девического хора…).

«Заснула чернь…» стоит читать, в частности, на фоне стихов Г. Иванова о Петербурге (включенных в «Памятник славы» и других) – «гранитном городе» (482, 484, 485 и др.), «железном городе» (477), полном исторических видений; соответственно рефлексию Мандельштама об отношениях своего «я» с национально-исторической судьбой России – на фоне «простого» патриотизма (и очень простых стихов) Г. Иванова, как, например, в цикле «Столица на Неве»:

Да, снова пóтом, снова кровью
Должны служить до смерти ей
Все обрученные любовью
Железной Родине моей![1247]

«Верхарн», написанный на смерть бельгийского поэта, – текст более сложный (хотя непосредственно связан с патриотической «военной» серией), главным образом за счет развитой символики поезда, проецируемой на традиционные поэтические формулы, заданные первыми строками. «Рок туманный и железный» оказывается несущимся в снопах искр, «с тяжелым грохотом» (из пушкинского «с тяжелым топотом»?) поездом, который в финале – «Сияет перед миром целым, / Немой и горестный символ!» (486, 487). Можно предположить, что этот опыт соотнесения традиционной и нетрадиционной символики – ситуация, актуальная для Мандельштама после «Камня», – был учтен им в «Концерте на вокзале».

2.2. В стихотворении «В широких окнах сельский вид…» последняя строфа, типичная для раннего («упрощенно-кузминского») стиля Г. Иванова:

Легки оковы бытия…
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая

(107),

содержит тот же актуальный при начале акмеизма девиз, который более известен по стихам Городецкого – «вольней и веселее / Носить подвижные оковы бытия», процитированным, с изменением, Мандельштамом в завершение «Утра акмеизма». Это изменение совпадает со словами из стихотворения Гумилева «Дождь» (опубл. – 1915): ср. «И душе, несчастнейшей из пленниц, / так и легче и вольней» – и в статье: «научимся носить „легче и вольнее подвижные оковы бытия“».

Все подобные обращения к теме и слову «бытие» направлялись, конечно, против символизма (ср. в «Шуме времени» о «большой дохлой рыбе „Бытие“» в ряду «пяти-шести символических слов»; «отвлеченные понятия в конце исторической эпохи всегда воняют тухлой рыбой»).

В частности, как следует из знаменитого восьмистишия Городецкого о «последнем закоренелом символисте», эта репутация Пяста связывалась с его устремлением «сквозь жизнь провидеть бытие». Его «закоренелое» стихотворение «Мы души», концентрируя все то, чему был враждебен лозунг, артикулированный тремя акмеистически ориентированными поэтами, кончалось так:

Да где же спасенье – нет силы, мы гибнем…
Мы цепи разрушить

должны.И – нет бытия без цепей. И подвинем
Себя в пустоту – сражены[1248].

Возможный источник акмеистической формулы – А. К. Толстой: «Душе легко; не слышу я / Оков земного бытия» («Крымские очерки, VI»).

2.3. Более поздний материал интерпретируется проще и главным образом в одном направлении – обращения Г. Иванова к Мандельштаму (хотя и они могут отражать тесное литературное общение начала и середины 10‐х гг.). Например (в «Садах»): «Глядит печаль огромными глазами (206) – из: «Невыразимая печаль / открыла два огромных глаза»[1249]. Или (в «Розах»): «навстречу звездному лучу – ответный» (луч человеческого сердца; 292) – при: «Подбросило на повороте / Навстречу звездному лучу» («Как кони медленно ступают…»); в концовке этого стихотворения Г. Иванова эксплицирован намечавшийся в «Камне» «фехтовальный» мотив: «Чтобы скреститься там <на «границе мира»> с лучом другим, / Как золотая тонкая рапира».