Избранные труды по русской литературе и филологии

Разверзнет Ночь горящий Макрокосм, —
И явственны небес иерархии.
Чу, Дух поет, и хоровод стихии
Ведут, сплетясь змеями звездных косм.
<…>
Есть Млечный Путь в душе и в небесах;
Есть множество в обеих сих вселенных:
Один глагол двух книг запечатленных —
<…>

был столь же далек акмеистическому, во всяком случае мандельштамовскому, вкусу, как и неоромантическая трактовка урбанистических мотивов у Брюсова. «Не идеи, а вкусы акмеистов оказались убийственными для символизма, – утверждал Мандельштам, ретроспективно обозревая жизнь поэзии 10‐х гг. – Идеи оказались отчасти перенятыми у символистов, и сам Вячеслав Иванов много способствовал построению акмеистической теории». ННЛ позволяет представить, как перенимались и перерабатывались практические «идеи» символистов, усматривавшиеся непосредственно в поэтическом языке.

1.3. Продолжение игры со звездами в каламбурном enjambement начальной строфы стихотворения «Золотой»: «Я хочу поужинать, и звезды / Золотые в темном кошельке!» – автопародической по отношению к таким «лирическим прогулкам», как «Скудный луч, холодной мерою…» и «Воздух пасмурный влажен и гулок…», проецировалось, по-видимому, на достаточно убедительный репертуар семантически близких метафор. У Анненского: «И цвета старого червонца / Пары сгоняющее солнце» («Июль. 1»); Белый использовал в «Золоте в лазури» и рифменную, и метафорическую возможность этой пары («Золотое руно. 1», ср. повторяющуюся и варьирующуюся фразу в «Разлуке»: «В твое окно поток червонцев лился, / Ложился на пол золотым пятном»). У Брюсова в упомянутом выше «Вечернем приливе» о витринах магазинов говорится:

Там спят за стеклами материи,
Льют бриллианты яркий яд,
И над звездой червонцев – серии
Сияньем северным горят.

Мандельштам в «Золотом» обошел пару «червонца – солнца», дав рифму «японцы – червонцы»; любопытно, что «замененное» слово отражено в «заменяющем» и колористически, – перекличка, подготовленная в предыдущих двух строфах петербургским (воспетым Анненским) «желтым туманом» и желто-золотыми монетами. Заметим, что в этих двух строфах создан черно-желтый фон (сочетание, как известно, важное для Мандельштама): вечер, «звезды золотые» и сопутствующее подразумеваемое уподобление «темный кошелек – ночное небо» («темный» явно сильнее мотивирован как иносказательная пейзажная примета, чем как предметная деталь; в своем прямом предметном качестве эпитет «небрежен», что в свою очередь мотивировано в жанровом плане, эксплицированном 3-м стихом, где после «смятенья и тоски» зачина заявлено желание поужинать).

Гумилев, можно думать, имел в виду именно Мандельштама, когда в опубликованном вскоре после выхода первого «Камня» стихотворении «Разговор» дал следующий ход в этой игре: «Смотреть на мелочь звезд: ведь очень небогато / И просто разубрал всевышний небеса», – при том что в предыдущей строфе: «Ты знаешь, я люблю горячими руками / Касаться золота, когда оно мое» (о карточной игре в кафе), а в «Золотом»: «За прилавком щупает червонцы / Человек <…>» (один из «ресторанного сброда», как полуцитатой сочувственно упомянул это стихотворение Гумилев в рецензии на «Камень»).

В том же 1913 г. в «Американ бар» Мандельштама «И продавщица восковая / Невозмутима – как луна». В следующих строфах фигурирует сначала колесо фортуны, затем – вращающийся стул и, наконец, космические орбиты, соответственно перекликающиеся с луной. При этом заключительная строфа использует астронимы не в плане сравнения и метафоры, а в тематическом плане: «Мы недовольны цветом солнца, / Теченьем медленных орбит!», с акмеистическим (опять-таки антиромантическим) вызовом, хотя и шутливым, – отказом от противопоставления торговца-«хозяина» и «мечтателей»: «Хозяйский глаз желтей червонца / Мечтателей не оскорбит…». Замыкая межстрофический каламбур (вращение), этот катрен содержит и свой, локальный: «глаз… орбит»; «желтей червонца» – контекстуальное приближение к фразеологизму «(глаза) вылезшие из орбит». Здесь, как видим, и рифма «червонца – солнца».