Избушка на краю омута

Борис долго и сбивчиво объяснял, почему напал на учительницу, а потом и на отца, почему не выпустил друзей раньше. Сказал, что все дело было в напитке, которым опоил его старик. Дал какой-то настой, от которого у него начались виденья. Трудно было отвечать на вопросы типа: «А зачем ты его пил? Особенно после того, как старик нас всех запер?», «Ты что, не понял, что он сумасшедший?» От него отстали, когда вдруг Разгуляев спросил: «А куда он делся-то, этот старик?» И отец Бориса добавил: «Помню, что на него набросился какой-то человек. Я, правда, в темноте не разглядел, кто это, но слышал, как он тащил его наверх, по лестнице. Странно, что их нет в доме».

А потом все заметили широкий кровавый след, который прерывистой полосой тянулся от проема в полу к входной двери. Раньше, в суете, он никому не попался на глаза. Теперь же все уставились на него.

— Надо выйти посмотреть, — шепотом произнесла Лера.

— Кто смелый? — спросила Маша.

— Помогите мне встать. — Лада сделала попытку подняться, но Федор остановил ее:

— Вы с такой серьезной травмой лежите здесь. И все остальные останутся на месте. Я схожу один.

— Я с тобой, пап. — Борис умоляюще посмотрел на отца.

— И не думай! — Строгий тон Федора пресек все возражения.

Взгляды всех устремились к входной двери, когда Федор направился к ней. Сухой стук его шагов по старым доскам казался очень громким в напряженной тишине. Тяжелая дверь распахнулась с противным скрипом, будто закричала, как испуганная птица. Борис не видел отцовского лица, но по тому, как тот вздрогнул и напрягся, понял, что перед ним открылось нечто ужасное. И почти сразу он услышал этот противный звук — чавкающий, хлюпающий и хрустящий одновременно. Все они его услышали. Борис скользнул взглядом по лицам друзей, на всех застыло одинаковое выражение — смесь потрясения, шока и недоверия, которое можно было бы описать словами: «Это так ужасно, что этого просто не может быть». Потом Лера, приложив к груди обе руки, прошептала:

— Мамочки… Федор Гаврилович, не выходите туда…

Но он ее, конечно, не послушал. Отец Бориса вышел из дома, и до них долетел его возмущенный голос:

— Остановись немедленно, изверг! Что ты творишь?

Первым наружу выскочил Сашка Разгуляев, Борис рванул следом, но столкнулся в дверях с Генкой и Витей Сомовым, и они гурьбой вывалились из дверного проема и замерли, потрясенные. То, что творилось на берегу омута всего в нескольких метрах от них, могло быть только в самых кровавых фильмах ужасов, но точно не наяву.

Вся трава была красной. Огромное кровавое пятно окружало здоровенного бородатого мужика, терзавшего валявшиеся вокруг багровые бесформенные куски. Он махал увесистым покореженным топором, и не столько рубил, сколько расплющивал останки того, что, вероятно, когда-то было стариком. Мужик, видно, очень старался. Заросшее щетиной лицо выражало крайнюю сосредоточенность, как будто он поставил себе цель сделать из каждого кусочка идеальную отбивную, но не заметил, что слишком увлекся. Разлетавшиеся при этом брызги крови оседали на ивовых листьях и стеблях травы и становились похожи на ягоды, сверкающие на солнце глянцевыми боками. «Как омытые дождем вишни», — почему-то подумал Борис, сдерживая приступ тошноты.

— Так это же наш Прохор психбольной. — Шепот Генки ворвался в ухо Бориса вместе с горячим дыханием. — Да он вообще с катушек съехал!

— Манья-як, — дрожащим голосом произнесла Лера, которая неожиданно оказалась рядом. Здесь была и Маша. Девчонки не усидели в доме и тоже вышли посмотреть, что происходит. Теперь они стояли, вытаращив глаза.

— А ну-ка вернитесь все в дом! — не оборачиваясь, крикнул отец Бориса. — Уходите все! Немедленно!

Никто из них не сдвинулся с места. Борис увидел, как отец сделал несколько медленных шагов в сторону машущего топором мужика, и испугался, что если убийца вдруг заметит его приближение, следующий удар обрушится на отца.

— Не подходи к нему, пап! — крикнул Борис, сжимая кулаки. — Пап, не ходи! Он же ненормальный!

Убийца вдруг застыл с топором, поднятым над головой, и посмотрел на Бориса. По его безумному лицу, забрызганному кровью, ручьями стекал пот, оставляя извилистые разводы. Но не кровь и не свирепая гримаса ужасали больше всего, а глаза — вернее, знакомый уже, пронзающий душу взгляд. Точно так смотрел на него старик в тот момент, когда Борис впервые увидел его на пороге избушки.

— Брось топор! — раздался требовательный окрик отца.