Избушка на краю омута

С моста Лада заметила крошечный домик, похожий на карлика рядом с гигантскими елями, окружавшими его. Заросли лопуха и крапивы разрослись вдоль стен так буйно, что заслонили собой дверь и окна. Со стороны казалось, что не то что прошлой ночью, а вообще с начала весны никто в него не входил. Длинноногая Лера, заинтригованная рассказом Федора о ручном медведе, вырвалась вперед и первая очутилась перед строением. Не слушая предостерегающего окрика директора, она собралась было войти, утаптывая ногами широкие листья, уже протянула руку, чтоб отворить дверь, как тут же отдернула ее, затрясла кистью, будто от ожога, и зашлась в истошном вопле.

Федор и Лада одновременно рванули бегом. Но мальчишки успели раньше и одновременно взорвались безудержным хохотом.

— Что вы ржете?! Тут все в паутине, ф-фу! — орала Лера, брезгливо морщась и выбираясь из листьев лопуха. — Тут вообще сто лет никого не было! Весь вход затянут! Мерзость какая!

Мальчишки все-таки открыли дверь и вошли. Когда Лада и Федор примчались к домику, те были уже внутри. Конечно же, он был абсолютно пуст. Никакого намека на то, чтобы кто-нибудь в нем проживал, не наблюдалось. Стол был покрыт толстым слоем пыли и усыпан дохлыми жуками. Травяная подстилка на лежанке возле окна выглядела изрядно подгнившей. Стена кирпичной печки обвалилась, обнажив закопченное нутро. И даже потрескавшиеся бревна в стенах выглядели так, будто вот-вот весь домишко рассыплется в прах. Вряд ли имело смысл ждать хозяина или хозяйку — судя по всему, сюда он или она никогда уже не вернется.

Федор выглядел обескураженным, и Лада услышала, как он прошептал: «Но вчера здесь все было не так…» Когда все покинули заброшенный дом и шли через поляну обратно к реке, до слуха Лады снова донеслось бормотание директора: «Вот тут он стоял, на этом самом месте…».

«Сон или не сон?» — снова подумала она и достала платок из кармана. «Если посмотреть сквозь него, увидишь незримое», — вспомнились слова богини. Руки будто сами взметнулись вверх, и ткань укрыла ее лицо. Лада завороженно смотрела на мост и чувствовала поднимающийся в душе трепет и рассыпающиеся по коже мелкие холодные «мурашки» — по мосту шли люди! Они шли друг за другом и исчезали, достигнув середины, таяли, как тени на свету. Лица радостные и… знакомые! Лада знала их всех, хотя и помнила очень смутно. Все они окружали ее в далеком детстве, еще тогда, когда были живы ее братья и сестры… Сердце замерло в груди, когда Лада узнала старшую сестру Машу. Она вдруг посмотрела с моста прямо на нее и улыбнулась, прежде чем исчезнуть. И как только силуэт сестры растаял в воздухе, она увидела маму. Взгляды их встретились на мгновение, и Лада почувствовала тепло материнской нежности, достигшее вдруг ее сердца. В тот миг, когда ослепительный свет, идущий сверху, растворил в себе материнскую фигуру, внезапный порыв ветра сорвал с лица Лады платок и мгновенно унес его к вершинам сосен. Тот зацепился за колючую хвою, потрепыхался немного, словно бы протестуя, но ветер подхватил его и понес дальше в небо. Вскоре клочок полупрозрачной ткани исчез из виду. Лада вздохнула с сожалением и взглянула на мост. Он был пуст.

«На круги своя…»

Прохор открыл глаза. Впервые он проснулся в своей кровати за последние пять лет — столько времени прошло с тех пор, как он расправился со старым упырем и выбросил его останки в омут. Пять лет небытия прошли в психиатрической больнице, назначенные ему вместо тюрьмы, чему он был несказанно рад, и вовсе не потому, что условия там были лучше. Вряд ли это было так, хотя в тюремной камере он никогда не был. Те же решетки на окнах, металлическая дверь с окошком, как для надзирателя… Условия были для него не важны. Он надеялся, что все уколы и таблетки, затуманивающие его разум, начисто сотрут кровавые воспоминания и чувство омерзения к самому себе. Странное дело — после свершения акта мести ему не стало легче — наоборот. Перед глазами стояло месиво из плоти и костей, в которое то и дело вонзалось кривое лезвие его топора, и сразу же вспоминалась другая картина: как старик склонился над телом его матери, и огромный нож в его руках погружался в то, что от нее осталось. Эти две картины были так похожи, что постепенно слились в памяти воедино, и Прохору начинало казаться, что он и есть тот старик, что он и старик — это одно и то же. Поэтому уколы и таблетки стали для него спасением. Память словно накрыли плотным ватным одеялом, не пропускающим наружу картинки и звуки. Время остановилось. Прохор был вне времени. Он просто был, и все. Как небо, как земля, как воздух.

Но прошло пять лет, и его отпустили домой. Пришлось вернуться в Даниловку, в запущенный дом, на крыше которого скопилось столько сгнившей листвы, смешанной с принесенной ветром пылью, что на ней выросла молодая березка. Дом встретил его запахом плесени. В щелях между половицами торчали мелкие желтые поганки. Слой пыли покрывал все предметы, а в углах висела махровая паутина. В воздухе витала тоска.