Избушка на краю омута

В это утро Прохор пожалел, что выбрался тогда из обрушившегося тоннеля в лесу. Он бы не стал бороться за жизнь, так и лежал бы, присыпанный землей, пока не закончится воздух, но не давала покоя мысль: спаслись ли дети? Когда начался пожар и загорелись ивы на берегу омута, он уговорил их бежать в дом. Они вначале не желали слушать — боялись его. Ведь они все видели! Но он смог их убедить, особенно, когда омут вдруг встряхнуло и вода в нем взлетела вверх, как блин над сковородой. О том, чтобы укрыться в водоеме, нечего было и думать — убило бы подскакивающей водной массой. И они согласились пойти за ним. Внизу, под домом, тоже тряслась земля, и Прохор боялся, что стропила обрушатся им на головы. Он даже вынул из кармана найденный в яме оберег, где было выбито: «Ксении в десять лет. Пусть Велес хранит тебя» и отдал мальчишке по имени Борис со словами: «Я нашел его в яме, куда ведет подземный ход. Он помог мне выбраться, поможет и тебе». Прохор заметил, что Борис у них главный — старался не терять самообладания, несмотря на хаос, не паниковал, отдавал остальным указания, чтоб не разбегались, держались вместе. Этот Борис ему нравился. Прохору было почему-то очень важно, чтобы именно он спасся. Каким-то чудом им удалось проникнуть в подземный ход, прежде чем за их спинами что-то рухнуло. Железная дверь так и была открыта, качалась от тряски и скрипела. Свод подземного хода обвалился в тот момент, когда последний мальчишка (кажется, тот Борис) вылез сквозь вторую дверь — ту, что он рубил топором. В тот миг свет померк для Прохора. Потом он очнулся, не зная, сколько пролежал в земле. Дышать было трудно. Да он бы и умер, но вспомнил о том мальчишке, гадал, успел ли тот добраться до ямы, где над головой синело небо. Прохор стал копать перед собой, не уверенный, что выбрал правильное направление. Когда свежий воздух ударил в лицо, но дневного света видно не было, Прохор понял, что уже стемнело. Детей в яме не оказалось. Выходит, их спасли, иначе их трупы попались бы ему во время раскопок. Отдышавшись как следует, Прохор стал думать, как выбраться наверх, но так и уснул.

Наутро его разбудил громкий окрик. Открыв глаза, он увидел, что над ямой нависли люди в синем камуфляже. Перед ним уже болталась толстая веревка. Они вытащили его и стали задавать много вопросов. Вопросы просто сыпались из них, но он на все ответил. Прохор рассказал им всю правду. И с того момента он впервые ночевал дома.

Уж лучше ему прописали бы пожизненное лечение. В «психушке» ему никогда не снились сны. А сегодня он проснулся в холодном поту. Сон был странный, страшный и невероятно реалистичный.

Прохору приснилось, что в его доме старик — тот самый, из Камышовки, и будто сидит он в центре комнаты, прямо на полу, весь скрюченный, как вопросительный знак, и колотит сухими кулачками в том самом месте, где доска «играет». И вспоминает Прохор (прямо во сне вспоминает!): от того «играет» доска, что под ней монеты спрятаны еще матерью. Подарки стариковские, значит. Прохор уж забыл давно о них, а вот старик пришел, постучал в то место, он и вспомнил. И к чему сон такой дурацкий?

Прохор встал и сразу же в окно выглянул, потому что помнил откуда-то (может, и от матери), что если приснилось что-то дурное, поутру следует сразу в окно посмотреть, в небо, и сказать: «Иди, сон, куда и ночь, — прочь!» Так он и сделал. Странно, что слова еще не позабыл — последний раз он повторял их лет в десять.

От окна отшатнулись две бабки, крестясь и шепча что-то. «Вот сплетницы старые! — подумал он. — Все-то им до чужого житья-бытья любопытно! Сейчас пойдут помелом мести! Скажут обязательно, что я их убить хотел, и ведь поверят им. Все уж знают, поди, что я — убийца зверский!» Мысль о том, что нужно выйти из дома и купить что-нибудь из еды, привела Прохора в ужас. Но голод не уговоришь, не обманешь…

Шел Прохор по пыльной деревенской улице и чувствовал, как сверлят его из-за оконных занавесок любопытные взгляды. Навстречу никто не попался. Издали завидев, сворачивали куда-нибудь. Боятся. Еще бы! Душегуб-расчленитель! И ведь знают, кого убил — людоеда, кровопийцу, который целую деревню сожрал, — а все равно изгоем считать будут всегда. Спасибо никто не скажет. Такой уж здесь народ: ненавидеть шибко любят, а вот прощать — не особо.

В продуктовом магазине, засиженном мухами, обе продавщицы замерли, как он вошел, будто вместе с ним влетела «шаровая молния». Прохор сообщил им, что ему надо, и те поспешно выложили продукты на прилавок: консервы, пакеты с лапшой быстрого приготовления, хлеб, чай, печенье. «Молчат, будто воды в рот набрали! И это хорошо», — подумал Прохор, сгребая покупки в сумку. А у самого руки задрожали — чуть не выронил все на пол. Обидно все-таки. А ну-ка, если б их матерей так… И мужей тоже! Как бы заговорили? Это они еще стариковский «мясной» подвал не видели!