Изгнанницы

Эванджелина больше не видела ту девушку до самого вечера. Когда все дела были доделаны и заключенных согнали вниз на орлоп-дек, где и заперли на ночь, она, подойдя к своей койке с огарком свечи, заметила, что нижняя койка через проход занята. Из-под одеяла, под которым угадывалась узкая спина новенькой, торчали кудряшки.

Эванджелина жестом показала следовавшей прямо за ней Олив: «Глянь туда!»

Олив вскарабкалась на свою койку и свесилась в проход:

– Эй, Хейзел!

Тишина.

– Знаешь, а я как-то была в Глазго.

Фигурка слабо пошевелилась.

– Там у вас еще собор есть. Большой такой, да? Ну просто здоровенный! – Олив присвистнула сквозь зубы.

Хейзел изогнулась, чтобы посмотреть на них:

– Ты его видала?

– Видала. Далеко же тебя от дома занесло. – Девушка в ответ промолчала, и она добавила: – Меня зовут Олив. А это Эванджели-и-ина. Вот же имечко, да? Я называю ее просто Лини. Она человек что надо, но вот только вечно витает в облаках.

– Олив, – вздохнула Эванджелина. – Ну что ты говоришь?

– А что такого? Это же правда.

– Сама я никогда не бывала в Глазго, однако о нем читала, – сказала Эванджелина Хейзел. – В романе Вальтера Скотта «Роб Рой». Мне очень понравилась эта книга.

– Поняла, о чем я? – встряла Олив. – Она хоть и старается, храни ее Господь, но, кроме книжек своих, ничего не знает.

Хейзел фыркнула. А может, хмыкнула.

– Ты страсть какая молоденькая, – продолжила Олив. – Верно, по мамке скучаешь?

– Еще чего не хватало, – пробурчала новенькая.

– Ага, значит, вон оно как. Ну и сколько же тебе лет?

– Двадцать.

– Ха! Ну если тебе двадцать, то мне, выходит, все семьдесят пять.

– Да тише вы там! – выкрикнула какая-то женщина. – И потушите уже наконец свечку, а то щас встану и сама потушу.

– Отцепись! – рявкнула в ответ Олив. – Тебе от силы лет двенадцать, – сказала она уже Хейзел.

В свете свечи Эванджелина увидела, что новенькая хмуро уставилась на Олив.

– Мне шестнадцать. А теперь отстаньте от меня. – Она вытянулась в узкий проход, взглянула в лицо Эванджелине и задула свечу.

Корабль был заполнен под завязку. За день до отплытия Эванджелина услышала доносившиеся с воды голоса и увидела, как к судну приближается ялик с тремя женщинами и двумя матросами – Баком и еще одним, – которые, по обыкновению, сидели по центру на веслах. Но на сей раз пассажирки выглядели иначе. Прежде всего, бросалась в глаза их осанка – спины прямые, точно жердь проглотили; заключенные же вечно сутулились: в цепях не шибко выпрямишься. А еще на этих женщинах была чистая одежда: на каждой – опрятная темная накидка и белый чепец.

Когда лодка причалила к сходням, Эванджелина поняла, что это были квакерши. Она узнала сидящую на носу фигуру: пряди седых волос, светло-голубые глаза. Миссис Фрай.

Выказывая несвойственную ему галантность, Бак, выбравшись из ялика, придержал его, чтобы тот не раскачивался и пассажиркам было удобнее высаживаться. Он подал руку каждой из них: сначала миссис Фрай, потом миссис Уоррен и миссис Фицпатрик. Капитан, который, как правило, почти не показывался никому на глаза, возник у релинга при полном параде – фуражка с позолоченным кантом, черный сюртук с золотыми пуговицами, галунами и эполетами. Корабельный врач в своей темно-синей форме стоял рядом. Пока квакерши поднимались по сходням, Бак и его товарищ внизу вытаскивали из ялика два больших сундука. Матросы у ограждения вели себя смирно.

Эванджелина уже почти и забыла, что к женщинам можно относиться с таким почтением.

Поднявшись по сходням, миссис Фрай тихо обратилась к капитану и доктору, а потом повернулась к находившейся поблизости группке заключенных:

– Начнем с присутствующих.

Несмотря на скрипы, лязги и плеск бьющейся о борт воды, голос ее звучал вполне отчетливо. Заметив Эванджелину, она жестом попросила ее выйти вперед.

– Сдается мне, мы уже встречались?

– Да, мэм.

– В Ньюгейте? – Эванджелина кивнула, и миссис Фрай продолжила: – Ах да. Ты грамотная. Отец был викарием.

– У вас прекрасная память, мэм.

– Я взяла за правило запоминать такие вещи.

Миссис Фрай подала знак миссис Уоррен. Та открыла сундук и достала из него небольшой холщовый мешочек, книгу и перевязанный бечевкой узелок.

Квакерша вложила в руки девушки книгу, которая оказалась Библией:

– Пусть она принесет вам утешение.

Эванджелина потерла большими пальцами кожаную красно-коричневую обложку. И словно бы перенеслась в приходскую церковь в Танбридж-Уэллсе, на скамью в первом ряду, с которой она слушала отцовские проповеди. Все его разговоры о грехе и искуплении, которые представлялись в то время столь банальными, воспринимались ею теперь через призму боли.

– Большинство этих женщин неграмотные. Я питаю надежду на то, что вы поделитесь с ними своим даром понимать печатное слово, – сказала гостья.

– Да, мэм.