Изгнанницы

– У меня есть еще кое-что, что поможет вам скрасить долгое плавание. – Миссис Фрай взяла в руки узелок. – Здесь вязаная шапочка для холодной погоды – сейчас она вам ни к чему, но потом вы ей будете рады, – а еще передник и шаль. Все это плоды трудов квакеров, верящих в возможность спасения души. – Она опустила узел на палубу и передала Эванджелине мешочек. – А тут вы найдете все, что может понадобиться, чтобы пошить стеганое одеяло. Если угодно, для вашего ребенка.

Эванджелина заглянула внутрь: наперсток, катушки ниток, красная подушечка, утыканная булавками и иголками, и стопка лоскутков, перевязанная бечевкой.

– Запомните, моя дорогая: мы всего лишь сосуды, которые наполняются добром и злом, – назидательно произнесла миссис Фрай. – Надобно напрячь все свои силы, удерживая себя в скромности, кротости и состоянии самоотречения, чтобы оказаться достойной следовать за Господом нашим Иисусом Христом, который призывает к себе таких людей. Только через скорби мы учимся ценить доброту.

– Да, мэм, – согласилась Эванджелина, хотя ей сейчас едва ли требовалось прилагать усилия, чтобы держать себя в скромности и самоотречении.

– И последнее. – Запустив руку в сундук, квакерша достала оттуда плоский диск на красном шнурке и протянула его на ладони заключенной.

Диск оказался шириной около дюйма и, похоже, отлит из олова. На металле был выбит номер: 171.

– С сегодняшнего дня этот номер станет вам вместо имени, – пояснила миссис Фрай. – Он будет отпечатан или нашит на всем, что у вас имеется, и записан в книгу учета, которую корабельный врач впоследствии передаст начальнику тюрьмы. Вы обязаны носить этот жетон на протяжении всего плавания. С Божьим благословением.

Эванджелина нахмурилась, ее на мгновение охватил дух противоречия. После всего, что она пережила, всего, что вынуждена была принять. Миссис Фрай заметила это и поинтересовалась:

– В чем дело, моя дорогая?

– Зваться по номеру вместо имени? Это… унизительно.

Коснувшись кончиками пальцев руки собеседницы, миссис Фрай разъяснила:

– Это для того, чтобы вас можно было найти. Чтобы не пропали без следа. – И, держа шнурок с жетоном, попросила: – Наклоните, пожалуйста, голову.

Эванджелина почувствовала себя лошадью, которая сопротивляется и не дает накинуть на себя уздечку. Хотя понятно же, что сопротивление бессмысленно; лошадь, так или иначе, все равно окажется в узде. Равно как и она сама.

На борту судна «Медея», 1840 год

Ранним утром 16 июня «Медея» снялась с якоря и рывками подалась вперед за пароходом, буксирующим ее вниз по Темзе. Над кораблем с криком и визгом кружили чайки; на корме развевался флаг Британской империи – Юнион Джек. Поверх плеска реки, натужного дыхания колышущейся палубы, хлопанья и шуршания брезентовых парусов и скрипа мачт перекрикивались друг с другом матросы. Перехватывая канаты руками и раскачиваясь на них, как белки, они ловко карабкались вверх, на деревянные платформы, прикрепленные на высоте четырехэтажного дома, и на самый конец реи.

Стоя у релинга с другими заключенными, пока «Медея» добиралась до устья Темзы, Эванджелина крутила в пальцах оловянный диск, водила рукой по шнурку, теребила металлическую застежку на шее сзади. Смотрела, как отдаляются кирпичные здания, повозки, хибары с глиняными крышами, как люди на берегу превращаются в размытые точки. Все они занимались своими повседневными делами, не удостаивая отплывающее судно даже беглым взглядом. Эванджелина почти десять дней провела на корабле. Три с половиной месяца в Ньюгейте. Без малого полгода в услужении у Уитстонов. А ведь раньше она не осмеливалась удаляться больше чем на сорок миль от родной деревни. Эванджелина протянула руку в туман: Англия буквально ускользала у нее сквозь пальцы. В голове всплыло несколько строчек Вордсворта:

Теперь не то – куда ни погляжу,
Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле,
Ни на воде, ни на земле
Чудес, что видел встарь, не нахожу[16]

.

Будучи еще совсем юной девушкой, она, помнится, проникалась горьким сожалением поэта о том, что, повзрослев, он утратил тонкость восприятия красоты природы и теперь видел мир другими глазами. И вот сейчас ее осенило: да та метафизическая меланхолия не идет ни в какое сравнение с физической утратой места. Мир, который она знала и любила, был для нее потерян. И, скорее всего, ей никогда не придется больше его увидеть.

Эванджелина нашла Олив на носу корабля: та сидела в кружке с другими женщинами, потрошившими свои Библии; страницы они либо складывали в прямоугольники, которые послужат игральными картами, либо скручивали из них папильотки. Олив подняла голову, зажимая между пальцами свой оловянный диск.

– Теперь можешь звать меня Двадцать Седьмой. Моя новая подруга Лиза говорит, это счастливое простое число, что бы сие ни значило.

Сидевшая рядом долговязая брюнетка усмехнулась, тряхнув смоляными волосами.