Изгнанницы

– Да, я Эванджелина Стоукс. Номер сто семьдесят один. Не сообщите ему, что я здесь?

Матрос покачал головой:

– Заключенным вход заказан. Приходи потом в лазарет.

– Это не терпит.

Матрос смерил ее взглядом.

– Ты что, тоже что ли?.. – Он указал на ее живот.

– Да нет же! – воскликнула она нетерпеливо. – Просто… Ну пожалуйста, скажите доктору, что я здесь.

Моряк покачал головой.

– Занят он, не до тебя сейчас. Неужто не понимаешь?

– Разумеется, понимаю. Просто я знаю, кто может помочь моей подруге. Той, которая сейчас рожает.

– Уверен, что док и сам прекрасно управится.

– Но…

– Хорош мне голову морочить. – Он пошевелил пальцами, отгоняя ее прочь. – Уходи давай. Скоро свидитесь.

День стал нестерпимо жарким. От недавно надраенной палубы, точно от раскаленной сковороды, поднимался пар. Хейзел открыла Библию, произнесла про себя несколько строк и снова закрыла ее. Эванджелина шила детское одеяльце, пытаясь сосредоточиться на стежках.

Крики Олив ослабли, а потом и вовсе прекратились.

Эванджелина посмотрела на Хейзел. Та с мрачным выражением то сплетала, то разнимала пальцы.

Обе молчали. Сказать было нечего.

Солнце заскользило по небу к горизонту, и его отражение взволновало воду, прежде чем впитаться, словно жидкость в пористую поверхность. Когда ссыльных стали сгонять вниз, Хейзел с Эванджелиной спрятались на корме, присев на корточки за стеной из клеток с курицами.

Проходивший мимо матрос, заметив их в полумраке, вгляделся получше и крикнул:

– Эй, вы двое! Поторопитесь, там уже запирают на ночь!

– Мы ждем доктора, – схватилась за живот Эванджелина. – У меня… у меня началось.

– Он знает, что вы здесь?

– Нет! Вы не могли бы ему сообщить?

Матрос уставился на них долгим взглядом, явно не зная, как поступить. И махнул рукой в сторону Хейзел:

– Ей не надобно оставаться.

– Так она же… – поможет это или навредит? – повитуха.

– Да ну? У меня самого тетка в повитухах.

– Серьезно? – Эванджелина наигранно поморщилась. – Уф. Пожалуйста, сходите к доктору, очень вас прошу…

Пока они смотрели, как матрос пересекает палубу и спускается по трапу, Хейзел прошептала:

– Отлично сработано.

– Жаль, что раньше до этого не додумалась.

Через пару минут матрос вернулся в сопровождении доктора Данна, хмурого и бледного.

Эванджелина выступила вперед:

– Как там Олив?

– С ней все нормально. Она сейчас отдыхает.

– А ребенок? – спросила из-за ее спины Хейзел.

– К сожалению, родился мертвым. Я сделал все, что мог.

– Пуповина обмоталась вокруг шеи, – произнесла Хейзел.

Доктор кивнул. Пробежав руками по пуговицам своего кителя, обнаружил, что верхняя расстегнута, и застегнул ее.

– Мне сказали, у заключенной начались роды. Вы меня обманули?

– Кажется, – сглотнула Эванджелина, – это была… ложная тревога.

Он бросил на нее острый взгляд. Повернувшись к матросу, сказал:

– На орлоп-дек, обеих.

Олив появилась на верхней палубе на следующий день: бледное как мел лицо, глубоко ввалившиеся глаза. Эванджелина принесла ей чай с краденым сахаром. Хейзел растолкла сушеные цветки ромашки и добавила их в кружку.

– Это успокоительное, – пояснила она.

Олив рассказала, что родила мальчика с копной темных волос и перламутровыми ноготками. Она увидела его только мельком: ребенка сразу же накрыли полотенцем и унесли.

Подруги не спросили, что с ним стало. И так знали.

Сжимая груди, Олив проговорила:

– Боже, как болят!

– Просто твое тело ведет себя так, как ему и полагается. Могу дать тебе какое-нибудь снадобье, – предложила Хейзел.

– Нет, – покачала головой несчастная страдалица, – я хочу чувствовать это.

– Но зачем, Олив? – удивилась Эванджелина.

Та вздохнула.

– Я не хотела этого ребенка. Много раз желала как-нибудь от него избавиться. Но потом… Мой сыночек был таким красивым. Ну просто идеальным маленьким мальчиком. – В ее глазах блеснули слезы. – Это Господь Бог меня наказал.

– При чем тут Бог? Просто такое иногда случается, – возразила Хейзел.

Олив кивнула. Они помолчали. А потом Эванджелина сказала:

– Вот уж не знаю, поможет ли это, но… – она перевела дыхание, – когда срубишь дерево, то по кольцам на стволе можно определить его возраст. Чем больше колец, тем крепче дерево. Так вот… когда мне тяжело, я представляю себя деревом. И каждое важное мгновение или любимый человек – мое кольцо. – Эванджелина прижала ладонь к груди. – Все они здесь. Придают мне сил.

Олив с Хейзел обменялись недоверчивыми взглядами.

– Знаю, звучит глупо. Но я пытаюсь сказать, Олив, что уверена: твой ребенок все еще с тобой. И так будет всегда.

– Может, оно и так. – Качая головой, Олив смогла выдавить слабую улыбку. – Мне отродясь в голову не приходило вообразить себя деревом, но меня нисколько не удивляет, что ты, Лини, таким балуешься.

– Ну она хотя бы улыбнуться тебя заставила, – сказала Хейзел.

На борту судна «Медея», 1840 год