Изгнанницы

Заключенные приноровились следить за небом так же внимательно, как это делали моряки. Поэтому, когда тремя днями позже небо стало болезненно-желтым, они поняли, что на них, по всей видимости, надвигается мощный шторм. Вскоре после полудня всех отправили вниз. Ветер взбивал на море огромные волны, то погружая корабль в глубокую расселину, то поднимая его на вершину, чтобы уронить снова. Молния вспорола небо, расщепившись прямо над судном. Дождь потоками изливался на матросов, которые носились по скользкой палубе, сражаясь с тросами и шкивами. Взбираясь по вантам фок-мачты, они раскачивались, точно мухи в паутине.

Пока судно кренило и качало, на орлоп-деке творилось сущее безумие. Женщин, стонущих, кричащих и рыдающих от ужаса, скручивало от морской болезни и сбрасывало с коек. Вода просачивалась через трещины наверху и ручейками стекала им на головы. Повсюду летали Библии; заходились плачем дети. Эванджелина привязала угол своего одеяла к столбику кровати, а остальную часть подоткнула вокруг себя так, чтобы оказаться в импровизированном гамаке. Подползла поближе к стене, заткнула пальцами уши и умудрилась каким-то невероятным образом погрузиться в сон.

Через несколько часов Эванджелина проснулась от боли, раздирающей низ живота. Полежала с минуту неподвижно, слушая стук дождя и раздумывая, что делать. В кромешной темноте было даже не разглядеть ребра верхней койки.

– Хейзел. – Перевесившись с койки, она потянулась через проход и ткнула одеялом туда, где, она знала, прячется подруга. – Хейзел! Кажется, пришло мое время.

Послышалось шуршание.

– Как ты себя чувствуешь? – сонным голосом спросила Хейзел.

– Как Бак после встречи с твоим ножом.

Девушка рассмеялась.

– Я не шучу.

– Знаю, что не шутишь.

В течение последующих нескольких часов, пока корабль кидало во все стороны, а в его борта с силой бились волны, Хейзел не переставая разговаривала с Эванджелиной, мучившейся схватками.

– Дыши, – твердила она ей, – дыши как следует.

Боль у Эванджелины в животе то резко усиливалась, то отступала. Когда люк орлоп-дека наконец отперли, Хейзел помогла подруге подняться по трапу.

– Воздух пойдет тебе на пользу, – сказала она.

Женщины вокруг большей частью молчали. Все знали, что случилось с Олив.

Небо переливалось цветами старого кровоподтека, желтым и багровым, по темному морю хлестал ветер, взбивая белую пену. Воздух был пропитан солью и йодом. Матросы с бушприта кричали что-то на кливер, сворачивая паруса, а корабль тем временем то взлетал на волнах, то разрезал их носом.

Хейзел с Эванджелиной расхаживали по палубе, останавливаясь, когда накатывала боль или туча над их головами проливалась дождем. Несколько глотков чая, кусочек галеты. Походы в гальюн. В середине дня их внимание привлекло волнение на корме: Бака – немытого, исхудавшего, со слипшимися волосами и запавшими глазами – освободили из карцера. Сегодня как раз истек двадцать один день.

Он прищурился на них. Сплюнул на палубу.

– Мистер Бак.

Эванджелина повернулась.

В нескольких футах, заложив руки за спину, стоял доктор Данн.

– Надеюсь, это послужит вам уроком. Впредь держитесь подальше от заключенных или отправитесь обратно в карцер.

Бак поднял руки:

– А я что, я ничего. – И, скривив губы в улыбке, тихонько ретировался.

Хейзел посмотрела на Эванджелину:

– Выбрось его из головы.

Она попыталась. Но отмахнуться от угрозы, сквозившей в этой его кривой улыбке, было непросто.

Время тянулось медленно. Боль усилилась, превратилась в жесточайший спазм. Эванджелина едва могла стоять на ногах.

– Думаю, пора, – сказала доктору Хейзел.

– Отведи ее вниз, – кивнул он.

Хейзел помогла Эванджелине спуститься по трапу на твиндек, а потом, за ширмой в каюте Данна, переодеться в хлопковую сорочку. Закончив, Хейзел осталась стоять в углу, не делая попыток уйти. А врач вроде как и не возражал.

Эванджелина впала в полубессознательное состояние. С нее градом лился пот.

Доктор Данн начал обращаться к Хейзел с мелкими просьбами: «Передай мне влажную тряпку. Протри ей лоб». Девушка принесла ему миску с водой и кусок щелочного мыла, а после того, как он помыл руки, дала полотенце, чтобы их вытереть. Заметив, что Эванджелина дергает за красный шнурок на шее, Хейзел развязала его и положила на полку.

Через два часа стало ясно, что процесс застопорился. Эванджелина вытерла слезы тыльной стороной кисти и спросила:

– В чем дело?

– Ягодичное предлежание. – Доктор вздохнул, откинулся на табурете и потер рукой лоб.

– А что это значит?

Хейзел шагнула вперед.

– Твой малыш – особенный, – объяснила она подруге. – Он идет ножками вперед. – И спросила у врача: – Я могу помочь? Мне известно, как это делается. Как можно его перевернуть.

Доктор вздохнул, а потом красноречивым жестом поднял руки: мол, прошу.

Хейзел прижала ладонь с растопыренными пальцами к животу роженицы, ощупывая его весь.

Эванджелина наблюдала за ней с тревогой:

– С ребенком что-то не так, да?

Она почувствовала, как ее руку накрыла прохладная рука Хейзел.

– С вами обоими все будет как нельзя лучше. Просто слушай меня внимательно. Сделай вдох.

Эванджелина подчинилась.