Изгнанницы

– А теперь выдох.

Она выдохнула.

Хейзел погладила подругу по волосам.

– Двигайся навстречу боли. Представь ее… в виде фонаря, освещающего тебе путь.

Доктор откинулся на табурете и наблюдал за происходящим.

Эванджелина послушно выполняла все указания Хейзел: дышала, тужилась, следовала за болью, как за фонарем по извилистой тропке. Она начала предощущать наступление схваток, пока те набирали внутри нее силу, и перетерпевала каждую волну боли до самого ее пика, боли настолько сильной, что в какое-то мгновение она оборачивалась чем-то вроде эйфории. Дождь колотил по палубе над их головами, заглушая ее крики. Она почувствовала, как маленькие ловкие руки Хейзел проникли внутрь нее и там осторожно перемещали, разворачивали ребенка, ласково убеждая его подчиниться. Эванджелина перестала понимать, кричит ли она или молчит, корчится или лежит неподвижно. А потом… а потом пришло освобождение. Наступило облегчение.

Пронзительный крик младенца.

Она приподняла голову.

Время сплющилось. Расширилось. К ней вернулись чувства. Она ощутила рыбный душок китового жира в лампах и бараний – свечного воска, металлическую сладость своей собственной крови. Глянула вверх, на широкие балки, прибитые к потолку длинными железными штырями. Услышала приглушенный шум дождя: шторм почти закончился.

Стоявшая у нее в ногах Хейзел улыбалась своей лисьей улыбкой. Темно-рыжие кудряшки прилипли к влажному лбу, передник был забрызган кровью. А на руках – голенький младенец, завернутый в одеяло.

– Поздравляю, дорогая: у тебя девочка.

– Девочка. – Эванджелина с трудом привстала на локтях, чтобы посмотреть на новорожденную.

Доктор Данн подложил еще одну подушку Эванджелине под голову, Хейзел передала ей легкий как пушинка сверток, и вот она уже заглядывает в темные глазки младенца. Своей доченьки. Та смотрит на нее пристально. Смотрел ли еще кто-нибудь на нее столь пристально?

– Имя уже придумала? – поинтересовалась Хейзел.

– Настолько далеко я и загадывать боялась. – Устроив малышку на сгибе локтя, Эванджелина вдыхала сладковатый дрожжевой запах ее волос, оглаживала крохотные мягонькие ушки-ракушки и пальчики, чем-то напоминавшие щупальца морских анемон. Носик у нее, похоже, был папин.

Хейзел жестом велела Эванджелине распахнуть сорочку. Приложила девочку к материнской груди и легонько постучала по нижней губке, подсказывая ей, что надо открыть ротик. Когда ребенок взял грудь, Эванджелина почувствовала, как будто ее дернули за струну, натянутую между соском и самым нутром.

– Чем больше она будет сосать, тем быстрее ты оправишься, – сказала Хейзел.

Когда Эванджелина накрыла ладонью головку дочурки, ее указательный палец нащупал в центре мягкое местечко. Она с удивлением посмотрела на доктора.

– Это родничок, чтобы мозгу было куда расти, – улыбнулся он. – Не волнуйтесь. Он закроется.

– Родничок, чтобы мозгу было куда расти? – изумилась она. – Надо же: а я и не знала!

И невольно подумала о том, как же много всего не знала в прошлой жизни.

Был ранний вечер. В каюте врача укутанная в одеяло малышка покоилась на сгибе материнской руки, где ей было хорошо и уютно. Доктор ушел в судовой лазарет: один из матросов подхватил лихорадку. Хейзел сидела на стуле с томом «Бури», который взяла у Данна, проговаривая про себя слова.

– Ты до какого места дочитала? – Эванджелина указала на книгу.

– «Но ныне собираюсь я от-отречься от этой… раз-разрешительной…» – Она запнулась и умолкла.

– Не разрешительной, а разрушительной. «От этой разрушительной науки…»[24]

Хейзел кивнула. И продолжила:

– «Хочу лишь музыку небес призвать, чтоб…»

– «Чтоб ею исцелить безумцев бедных».

– Да тут сам черт не разберет, – пожаловалась Хейзел. – «А там – сломаю свой волшебный жезл и схороню его в земле». Уф!

Эванджелина улыбнулась:

– Ты молодец.

Хейзел закрыла книгу. И поинтересовалась:

– Как самочувствие?

– Все болит. И очень жарко. Здесь нечем дышать.

– В последнее время всегда жарко. Даже после дождя.

Эванджелина откинулась на подушку. Поерзала головой.

– Мне надо на воздух. – Мельком глянула на спящую девочку. – Пока малышка не проснулась.

– Ты что, прямо сейчас собралась карабкаться по трапу? – нахмурилась Хейзел. – Палуба наверняка скользкая. Да и темно там.

– Я всего на минутку.

Подруга отложила книгу.

– Тогда я с тобой.

– Не надо, побудь лучше с ней. Пожалуйста.

– Но ты же только что…

– Я буду осторожна. Обещаю. Не хочу оставлять дочку одну.

Эванджелина рывком спустила ноги с кровати, и Хейзел помогла ей подняться. Вдруг голова у Эванджелины закружилась, и ее качнуло к кровати.

Хейзел пристально посмотрела на подругу:

– Ох, не дело ты придумала.

– Хейзел, ну пожалуйста, – взмолилась Эванджелина и вновь процитировала Шекспира: – «И я не вправе ли сейчас ждать милосердия от вас?»

Хейзел закатила глаза. И ответила в тон подруге:

– «Вы уши мне наполнили словами, противными рассудку моему».

– Ну надо же! – восхищенно воскликнула Эванджелина, ухватив ее за руку. – Ты моя лучшая ученица.

– А ты моя лучшая учительница! По правде сказать, других-то у меня и не было, – улыбнулась она своей лисьей улыбкой.

Эванджелина улыбнулась в ответ.