Изгнанницы

– Присмотришь за дочкой, пока меня не будет, ладно?

– Не волнуйся, она спит. С ней все будет хорошо. Ты только недолго.

Прикрытый сорочкой большой живот Эванджелины потерял упругость, босые ноги слушались плохо. Она медленно взбиралась по трапу, переводя дыхание на каждой перекладине. На самом верху остановилась – сердце, кажется, стучало в ушах – и посмотрела в бархатную темноту, на тонкий диск луны. Хотя небо расчистилось, в воздухе все еще пахло дождем. Сделав вдох, она пересекла склизкую от морской воды палубу и подошла к ограждению. Под кораблем, поблескивая в лунном свете, перекатывались чернильные волны. Эванджелина обняла глазами расстилавшийся перед ней прекрасный морской простор.

Услышав шум за спиной, обернулась.

К ней быстро приближалась какая-то фигура. Мужчина. В тусклом свете она сумела разглядеть его рыжеватые волосы и голые руки, мощную челюсть. И вот он уже навалился на нее, Эванджелина почувствовала его руки на своих плечах.

Бак.

– Нет, – ахнула она. – Что ты себе позволяешь…

Он толкнул ее на ограждение.

– Ты заплатишь мне за все!

Эванджелина вдохнула исходящий от него запах: смесь алкоголя и пота. Ощутила его дыхание на своей шее. Бак снова швырнул женщину об ограждение, да с такой силой, что ей в спину вонзились латунные гвозди. Она почувствовала, как у нее подгибаются колени и разъезжаются ноги. А потом он поднял Эванджелину – выше, еще выше, до самых перил; на его руках, обхватывающих ее спину, выступили канаты мышц.

– Нет! Что ты такое задумал? Не надо!

– Остановись! – раздался пронзительный женский крик. Это была Хейзел. – Стой!

Эванджелина с мгновение балансировала на деревянной перекладине релинга. Потом Бак разжал руки, и мир накренился. Она с криком падала спиной вниз сквозь тьму. Как же так? Ее малышка лежит спеленутая в каюте врача, а она сама падает, падает, рассекая воздух. Разум отказывался принимать происходящее. Это невозможно. Начисто лишено смысла.

Вода сначала ударила в плечи. Хлестнула изо всей силы. Ну до чего же больно. Эванджелина непроизвольно задергала ногами, хотя те запутались в сорочке и она сама не понимала, что делает. «Я же не умею плавать, – подумала она. – Не знаю, как удержаться на плаву».

А ее новорожденная дочь там, наверху. Одна, без матери.

«Я оставила малютку на пригорочке, а сама пошла чернику собирать…»

Ее тянуло вниз. Все глубже. Сначала медленно, но вот под водой уже ее подбородок. Губы. Нос. Эванджелина изо всех сил старалась разглядеть что-нибудь в зернистой темноте, глаза щипало от соли. Она лихорадочно сучила руками, барахтаясь в своей сорочке с широко раскрытыми глазами, пытаясь пробиться к поверхности, к свету. Но все продолжала падать, словно бы зависнув в воздухе.

«Один, один, всегда один, один среди зыбей!»

Сорочка задралась, ткань тоненькая, словно носовой платок… Белый платок Сесила; лев, змея и корона…

«Она была прекрасна, точно роза мая…»

Ничего не осталось. Совсем ничего. Ни перстня с рубином. Ни платка. Ни оловянного жетона на красном шнурке.

Где-то в темном уголке ее памяти возникло воспоминание: она однажды читала, что когда человек тонет, то страх возникает из-за его сопротивления, из-за нежелания принимать происходящее. Стоит только позволить себе расслабиться – и утонуть будет не так уж и трудно: ты просто погрузишься в воду, прохладную и дарующую забвение.

«Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле, / Ни на воде, ни на земле / Чудес, что видел встарь, не нахожу».

Эванджелина закрыла глаза. Отогнав страх, погрузилась глубоко в себя. Вот она в Танбридж-Уэллсе, в передней дома приходского священника, сдергивает капор с крючка, открывает тяжелую входную дверь и, ступив на каменное крыльцо, закрывает ее за собой. Выходит на тропу, держа на согнутой руке соломенную корзинку.

«Когда-то все ручьи, луга, леса / Великим дивом представлялись мне; / Вода, земля и небеса / Сияли, как в прекрасном сне…»

Она прогуливается мимо изгороди из бирючины, переплетенной с розами, и возле той старой ивы, что шелестит на ветру. Слышит удары церковного колокола и стучащего по дереву дятла, лающего пса. Еще немного, и она перейдет каменный мостик, переброшенный через речушку, поднимется по горной стежке с ее острыми камешками и кисло-сладкой травой, пасущимися овцами и лиловым чертополохом. Ее самое любимое место на земле – там, сразу за изгибом тропки.

Матинна