Изгнанницы

То, как жена губернатора обращалась с Элеонорой, служило для прислуги еще одним источником развлечения. Элеонора была дочерью сэра Джона от первого брака, ее родная мать умерла совсем молодой. Леди Франклин, у которой собственных детей не имелось, терпела падчерицу с плохо скрываемым раздражением. Когда ей не удавалось избежать встречи с девушкой, отпускала в ее адрес шпильки, замаскированные под проявления заботы: «Ты точно хорошо себя чувствуешь? Бледна ужасно»; «Ах, милая, это платье тебя совсем не красит! Нужно будет обязательно переговорить с портнихой».

Матинна сама однажды была тому свидетельницей, когда они с Элеонорой столкнулись с леди Франклин в коридоре.

– Следи за осанкой, моя дорогая, – проговорила мачеха, почти не сбавляя шага. – Ты же не хочешь, чтобы тебя принимали за посудомойку.

Элеонора выглядела так, будто ей в лицо плеснули воды.

– Да, мэм. – Но стоило леди Франклин скрыться за поворотом, как девушка потешно ссутулилась, сложила руки на манер крыльев и, согнувшись, засеменила вперевалочку, по-пингвиньи, чем немало развеселила свою ученицу.

Матинне хозяйка дома времени почти не уделяла, поскольку была поглощена развлечением почетных гостей, ведением своего дневника и организацией пикников во время вылазок на гору Веллингтон; кроме того, она сопровождала сэра Джона в поездках, которые растягивались на несколько дней. Но пару-тройку раз в месяц леди Франклин приглашала к себе на чай с тортом компанию дам, жен местных торговцев и чиновников, и по такому случаю неизменно вызывала в обшитую красными панелями гостиную Матинну, чтобы продемонстрировать ее успехи в освоении французского и хороших манер.

– Что бы ты хотела сказать этим леди, Матинна?

Та послушно сделала книксен.

– Je suis extrêmement heureux de vous rencontrer tous[31].

– Как видите, девочка добилась впечатляющих результатов, – похвасталась леди Франклин.

– Или, по меньшей мере, талантливо подражает белым, – проговорила одна из дам, обмахиваясь веером.

Гостьи вечно засыпали Матинну вопросами. Хотели знать, носила ли она приличную одежду до своего приезда в Хобарт. Ела ли змей и пауков. Много ли жен было у ее отца, в хижине ли она выросла, верила ли в потусторонний мир. Удивлялись ее темной коже, разворачивали ей руки ладонями вверх, чтобы хорошенько их рассмотреть. Поглаживали девочку по упругим черным волосам и заглядывали в рот, чтобы убедиться в розовом цвете десен.

Матинна начала с ужасом ждать этих послеобеденных встреч в гостиной. Ей не нравилось, когда ее щупают или обсуждают шепотом. Временами ей бы хотелось стать белой или невидимой, просто чтобы избежать пристальных взглядов и шепотков, грубых, снисходительных вопросов.

Когда дамы уставали и теряли к ней интерес, Матинна садилась в угол и занимала себя пасьянсом, раскладывая «Солитёр», которому ее научила Элеонора. Собирая карты в колоду и распуская их веером, девочка слушала, как приятельницы леди Джейн, сочувственно поддакивая друг другу, переговариваются о неудобствах жизни вдали от цивилизации. Они жаловались на то, что не могут достать желаемого – тосканских капоров из итальянской соломки и длинных лайковых перчаток, кроватей из красного дерева и хрустальных люстр, шампанского и фуа-гра. Сетовали на нехватку умелых мастеров. Невозможность найти хорошую прислугу. Недостаток развлечений, вроде оперы и театра. «Хорошего театра, – уточняла леди Франклин. – Чудовищные постановки в Хобарте можно посещать хоть каждый день». А еще женщины переживали из-за своей кожи: того, как она обгорала и сохла, покрывалась волдырями и веснушками, насколько подвержена была сыпям и укусам насекомых.

А сколько странных обычаев имелось у этих леди! Они втискивались в хитроумные наряды: напяливали на себя корсеты из китового уса, шляпы с бантами и лентами, непрактичную обувь с острыми каблуками, которые не выдерживали грязи и слякоти. Ели вычурные блюда, которые расстраивали желудки и делали из них толстушек. Казалось, эти дамы пребывают в состоянии вечного недовольства, постоянно сравнивая свое собственное существование с тем, как живут их ровесницы в Лондоне, Париже и Милане. «Зачем же они тогда остаются, – спрашивала себя Матинна, – если им здесь настолько не нравится?»

Поутру в понедельник, как по расписанию, к дому губернатора подкатывал черный экипаж, внутри которого находился колониальный секретарь Джон Монтегю со своим псом по кличке Джип. Монтегю, лысеющий мужчина с вечно самодовольным выражением лица, был неизменно облачен в двубортный пиджак поверх обтягивающего жилета, сорочку с высоким воротником и свободно свисающий черный галстук. Его пес, здоровенная зверюга с вытянутой мордой и короткими висячими ушами, относился с неприязнью ко всем, кроме хозяина, который, похоже, приходил в восторг от этой едва сдерживаемой агрессии своего питомца.

– Да мой Джип может завалить кенгуру на раз-два, – бахвалился Монтегю перед каждым встречным-поперечным.