Изгнанницы

Матинна была в классной комнате с Элеонорой, практиковалась в чистописании, когда в двери появилась голова миссис Крейн.

– Леди Франклин просила передать, что ждет девочку в своем кабинете редкостей. И пусть непременно наденет красное платье. Сара уже его погладила и ждет в ее комнате.

Матинна почувствовала, как от страха у нее засосало под ложечкой, – знакомое ощущение.

– Зачем я понадобилась леди Франклин?

Миссис Крейн коротко ей улыбнулась:

– Не по рангу тебе вопросы задавать.

Когда экономка вышла из комнаты, Элеонора закатила глаза:

– Ты же знаешь, что Джейн просто обожает тобой хвастаться. Вечно ставит себе в заслугу твое окультуривание.

Сара помогла Матинне одеться и сопроводила девочку вниз.

– А вот и она! – Леди Франклин повернулась к стоявшему рядом худощавому сутулому мужчине в сюртуке из черной шерсти. – Что скажете?

Гость вскинул голову и оглядел девочку.

– Глаза необыкновенные, тут вы совершенно правы, – кивнул он. – И платье на смуглой коже выглядит роскошно.

– Я, кажется, упоминала, что она дочь вождя?

– Определенно упоминали.

– Матинна, – обратилась к воспитаннице леди Франклин, – это мистер Бок, он живописец. Я заказала ему твой портрет. В целях науки и искусства. Как вам, вероятно, известно, я испытываю горячий интерес к научным исследованиям, – пояснила она, повернувшись к художнику.

– О, это сложно не заметить, – ответил он, осматривая окружавшую их коллекцию чучел.

– Полагаю, людям будет весьма интересно посмотреть на подобный раритет. Так сказать, осколок местного населения, которое не сегодня-завтра исчезнет с лица земли, – проговорила жена губернатора. – Как вы считаете?

– Э-э-э… ну… – Кончики ушей мистера Бока порозовели, и он скосил глаза на Матинну. Девочка оглянулась, чтобы понять, на кого живописец так выразительно смотрит, но сзади никого не было.

Ой! Так это он из-за нее смутился.

Матинна думала, что уже привыкла к манере леди Франклин говорить о ней в ее же присутствии так, словно она ничего не чувствует или не понимает, что является предметом обсуждения. Но то, что мистер Бок обратил на это свое внимание, заставило девочку осознать, насколько оскорбительным было подобное поведение.

На протяжении следующей недели Матинна ежедневно просиживала часы напролет перед мольбертом мистера Бока в дальней гостиной, куда заглядывали реже всего. Он подолгу молчал и открывал рот, только чтобы пожурить натурщицу, если та ерзала или отводила взгляд, или попросить ее сидеть прямо, сложив руки на коленях. Сара рассказала Матинне, какие ходят слухи, об этом человеке: якобы раньше он был в Англии известным живописцем, но потом его приговорили к ссылке в колонию за кражу лекарств. Как ни парадоксально, но, когда девочка узнала, что мистер Бок, возможно, бывший каторжник, она стала меньше его бояться.

Каждый день, когда художник ее отпускал, Матинна выходила из комнаты, намеренно не глядя на картину. Она помнила полотна в рамках, украшавшие покои леди Франклин: на них были изображены местные уроженцы с гипертрофированными чертами лица, носом-картошкой и круглыми, как плошки, глазами. И боялась того, что может увидеть на мольберте мистера Бока.

В пятницу, ближе к вечеру, художник объявил, что закончил. Позвал леди Франклин, чтобы она взглянула на то, что получилось в результате. Склонив голову набок, супруга губернатора придирчиво осмотрела портрет. И осталась довольна:

– Прекрасная работа, мистер Бок. Вы сумели передать ее шаловливость. И эти курчавые волосы. Что думаешь, Матинна? Разве не похоже вышло?

Матинна соскользнула со своего стула и медленно подошла к мольберту. Девочка на портрете и правда походила на нее. Она смотрела прямо на зрителя своими большими, темно-карими, почти черными, глазами, сложив руки на коленях, скрестив босые ноги и слегка приподняв уголки губ. Но шаловливой девочка не выглядела. Скорее уж, казалась грустной. И озабоченной, как если бы ждала кого-то, кто вот-вот появится из-за холста[32].

Сердце Матинны задрожало.

Художник понял ее тайну и запечатлел то, о чем она давно догадывалась, но в чем упорно не желала себе признаваться. Носить это алое платье было для нее своего рода игрой, вроде как понарошку. Подобный наряд никогда не надели бы ни ее мать, ни любая другая из женщин на Флиндерсе. Он не имел ничего общего ни с традициями, в которых Матинна выросла, ни с укладом жизни тех людей, которых девочка любила. Это платье делало из нее самозванку.

Но правда заключалась в том, что прошлое от нее ускользало. Минул год с тех пор, как Матинна приехала в Хобарт. Она не помнила больше лица своей матери. Не могла воскресить в памяти ни запах дождя в бухте Флиндерса, ни ощущение зернистого песка под ногами, ни обороты речи собравшихся у костра старейшин. Лежа ночью в кровати, девочка проговаривала одними губами слова на родном языке, но тот понемногу исчезал. «Mina kipli, nina kanaplila, waranta liyini». – «Я ем, ты танцуешь, мы поем». Словарный запас восьмилетнего ребенка; новых слов у нее не прибавлялось. Даже песни, которые она когда-то хорошо знала, теперь казались ей бессмысленными потешками.