Изгнанницы

Хейзел спустилась по трапу, чтобы собрать свои вещи. Она приноровилась ловко перемещаться по людной палубе и подниматься и спускаться по раскачивающемуся трапу с привязанной к груди Руби. Поскольку питалась теперь Хейзел значительно лучше и спала в удобной чистой постели, сил у нее прибавилось, глаза стали ярче, а кожа немного порозовела. Даже вставая дважды за ночь, чтобы отнести Руби на кормление к Олив, сейчас она высыпалась гораздо лучше, чем в былые времена на орлоп-деке.

Когда она, постучав, вошла в переднюю каюту, Данн сидел за своим письменным столом и делал в конторской книге какие-то записи.

– Хорошо, что вы зашли, – сказал он, поднимаясь. – Нужно кое-что обсудить. Я до сих пор не заполнил метрическое свидетельство. Если я официально укажу вас как мать Руби, вам позволят навещать ее в тюремных яслях. Вы бы этого хотели?

Хейзел обхватила ладонью теплую головку малышки:

– Да.

Он кивнул.

– Я сделаю пометку в медицинской карте, что из-за инфекции вы не можете кормить девочку, и ей дадут кормилицу. Олив, если та согласится. Вам разрешат быть с дочерью днем, по крайней мере первые несколько месяцев. А через какое-то время ее отправят в приют для сирот.

– В приют? – Она крепче прижала к себе Руби.

– Так положено, – сказал врач. – Но как мать вы при желании сможете заявить на нее права после освобождения.

Хейзел подумала о женщинах на койках, завидующих ее привилегиям.

– А вдруг кто-нибудь сообщит властям, что я на самом деле ей вовсе не мать?

– Зачем кому-то так поступать?

– Вы никогда не испытывали зависти, а, доктор Данн? Вот возьмут, да и настучат, что я самозванка.

– Вы спасли этой девочке жизнь, мисс Фергюсон. Я полагаю, вы заслужили право зваться ее матерью.

Хейзел не могла сдержать довольной улыбки. Она действительно заслужила это право, разве нет?

– Как бы то ни было, – продолжил доктор Данн, – это будет слово заключенной против моего.

Вернувшись через некоторое время на палубу, Хейзел стояла у ограждения вместе с Олив и ее моряком, придерживая лежащую в перевязи на груди Руби, пока корабль разворачивался в сторону гавани.

Они проплыли мимо китобоев и торгового судна, мимо целого выводка маленьких лодчонок. В воде кувыркались дельфины; над головой кликали белые чайки с серыми крыльями. Узкая полоска побережья отлого переходила в холмы всех оттенков зеленого. Вдали виднелись зеркальные поверхности. «Верно, озера», – подумала Хейзел. Развалившиеся на прибрежных скалах тюлени напомнили ей проституток, которые летом устраивали пикники в парке Келвингроув в Глазго, задирали свои платья выше колен и обмахивались газетами.

Над ними трепетал на ветру прикрепленный к мачте квадратный флаг, одна половина которого была красной, а другая – белой.

– Чтобы весь остров знал, что это судно битком набито не поддающимися исправлению дамочками, – осклабился дружок Олив.

– Будешь скучать по Грюнвальду? – спросила у нее Хейзел.

Олив шлепнула любовника пониже спины.

– По некоторым его частям так точно, – ответила она.

Из бухты, в которой бросила якорь «Медея», Хейзел видела оживленную пристань, а за ней – высокую гору, густо покрытую деревьями. Стоя у ограждения, она смотрела, как Данн с двумя матросами садится в маленькую лодку. Под мышкой доктор нес конторскую книгу, в которую, как она сама видела, он заносил ежедневные отчеты, а также толстую папку, наполненную протоколами судебных заседаний по делам осужденных женщин и прочими документами, включая недавно заполненное метрическое свидетельство Руби.

Когда, несколько часов спустя, лодка вернулась с пирса к кораблю, в ней сидело двое незнакомых мужчин: суперинтендант (глава службы по надзору за осужденными) и солдат британской армии в алой униформе.

В течение последующих двух дней заключенных по очереди вызывали в импровизированный кабинет на верхней палубе, где их вносили в списки, проверяли на инфекции и расспрашивали насчет имеющихся умений и навыков.

А потом женщинам сообщили, что многие из них будут ежедневно отправляться из «Каскадов» на выполнение работ в дома и лавки поселенцев в качестве горничных, поварих, прядильщиц льна, плетельщиц соломки, ткачих, швей и прачек. Прочие останутся работать в тюрьме. Нарушительницы дисциплины будут содержаться отдельно.

– Ну что ж, – сказал суперинтендант, – приступим к распределению работ.

Когда он выкрикнул «Фергюсон!», Хейзел вышла вперед.

Он пробежал пальцем по странице конторской книги.

– Рост?

– Пять футов один дюйм, – ответил британский солдат, приложивший к ее спине мерную рейку.

– Телосложение?

– Хрупкое.

– Возраст?

– Семнадцать, – вставила Хейзел. Несколькими неделями ранее Данн мимоходом обронил, что вот уже и сентябрь прошел, как и не бывало, а это значит, сообразила она, что и ее день рождения тоже.

Лицо в веснушках. Голова овальная. Волосы рыжие. Лоб широкий. Брови каштановые. Глаза серые.

– Грамоту знаешь?

– Немного.

– Ремеслу какому-нибудь обучена?

Данн выступил вперед.

– У мисс Фергюсон грудной ребенок, поэтому я рекомендую направить ее работать в ясли. Она довольно… толковая.