Изгнанницы

– В случае невыполнения работы, проявлений дерзости, алкогольного опьянения или попытки побега эта привилегия будет аннулирована, – монотонным голосом проговорил комендант и продолжил бубнить дальше: – Заключенные, относящиеся к классу злостных преступниц и рецидивисток, работают в тюрьме: занимаются шитьем и починкой одежды, стиркой и приставляются к лоханям во дворе. Если вас сочтут виновными в ослушании, сквернословии, непристойном поведении, неподчинении приказам, лени или нарушении правопорядка, вам обрежут волосы, а самих вас поместят в темную одиночную камеру, где вы будете щипать паклю до окончания своего срока.

Если вдруг забеременеете и родите, то сможете заботиться о своем ребенке в яслях в течение шести месяцев, после чего отбудете полгода наказания за разврат во дворе для закоренелых преступниц. Дети постарше отправятся в приют для сирот. За хорошее поведение матерям будет разрешено навещать их по воскресеньям.

Хейзел знала, что матерей разлучат с детьми, но большинство женщин услышали об этом впервые. Двор заполнили их крики и возгласы.

– Тишина! – рявкнул комендант.

Хныканье Руби превратилось в плач. Олив прошептала:

– Давай я ее покормлю?

Хейзел вынула девочку из перевязи и передала подруге.

– Слушай, может, пойдешь в кормилицы к Руби?

Олив помотала головой.

– Ну уж нет, тогда меня наверняка заставят кормить и других детей. А я не хочу целыми днями сидеть в яслях как привязанная.

Когда комендант наконец закончил свою речь, заключенные выстроились в очередь за обедом: краюхой хлеба и пинтой водянистого супа. С бараниной, как им сказали, хотя Хейзел на вкус распознала только жир да хрящи. Похлебка была едко-кислой, протухшей. Несмотря на голод, девушка выплюнула ее обратно в миску. Остаток дня она простояла в компании других женщин в продуваемом насквозь дворе, ожидая, когда сможет попасть к врачу. Наблюдала за тем, как одна за одной ее товарки исчезают в маленьком кирпичном строении, чтобы потом появиться облаченными в серую униформу.

– Покажи руки, – скомандовал угрюмого вида доктор, когда наконец дошла очередь до нее. Хейзел положила Руби на деревянный стул и протянула руки ладонями вверх. Подняла руки, опустила. – Открой рот. – Глядя на ее бумаги, он вздернул кустистую бровь. – Тут говорится, что твоему ребенку нужна кормилица.

Девушка кивнула.

– А все потому, что худая слишком, – раздраженно проговорил врач. – Вы, заключенные, сами себя не бережете, а нам потом приходится расхлебывать. Кто кормил ее на корабле?

Хейзел понимала, что Олив упоминать нельзя.

– Одна женщина, которая, к несчастью, умерла.

– Очень жаль. – Он что-то написал в ее карточке. – Рекомендуется приставить тебя к работе в яслях. Что ты умеешь?

Хейзел поколебалась.

– Я была повитухой.

– Роды принимала?

– Да. Еще имею кое-какой опыт во врачевании младенческих болезней.

– Понятно. Ладно… – вздохнул он. – Судовой врач тебя очень хвалит. А у нас людей не хватает. – Подняв глаза от бумаг, добавил: – Утром можешь присоединиться к молодым мамашам и кормилицам. Я сделаю пометку, чтобы тебя, если что, звали подсобить в родильню.

– Спасибо.

Она подхватила Руби и прижала ее к плечу.

– Эй, ты что это делаешь? – резко спросил доктор.

– За… забираю своего ребенка.

– Еще чего не хватало. Девочка отправится в ясли. Сможешь увидеть ее завтра.

Хейзел почувствовала, как сердце в груди ухнуло.

– Но она всегда спит со мной.

– Теперь уже нет. Ты лишила себя этого права – и вообще всех прав, – когда пошла на преступление.

– Но…

– На этом все, заключенная. – И скованным движением протянул руки.

Хейзел помедлила. Но что ей еще оставалось? Она отдала ему девочку.

Врач держал ее, как полено для камина.

Хейзел бросила последний долгий взгляд на недовольно завозившуюся Руби, после чего ее вывели из комнаты и втолкнули в помещение на противоположной стороне коридора.

Надзирательница в длинных перчатках приподняла ей волосы на затылке.

– Явных признаков заражения вшами нет, – сообщила она заключенной, делающей пометки в списках. – Тебе повезло. Не придется брить наголо, – сказала она уже Хейзел.

Искупавшись в металлической лохани, наполненной холодной грязной водой, Хейзел надела униформу – жесткое серое платье, темные чулки и крепкие черные ботинки – и украдкой спрятала платок Эванджелины в широкий передний карман. Надзирательница выдала ей сверток, в котором находились: еще одно платье, платок на плечи, передник, несколько нижних сорочек, вторая пара чулок, соломенный капор грубой работы и две сложенные тряпицы. – Это для месячных. Если, конечно, у тебя уже начались, – пояснила она и уточнила: – Начались?

– Вообще-то, у меня есть ребенок.

– Никогда бы не подумала, – покачала головой надзирательница. – Ну и ну! Такая молоденькая.