Изгнанницы

– Заключенная, вы отвергаете их или нет?

– Нет, сэр. Но…

Хатчинсон выставил перед собой руку. Посмотрел на надзирательницу, потом снова на Хейзел.

– Настоящим вы приговариваетесь к трем месяцам заключения во дворе для рецидивисток, причем первые две недели проведете в карцере.

– Но… моя дочь…

– Как мы уже установили, эта девочка вам не дочь. Ваши права на ее посещение аннулированы.

Хейзел перевела полные слез глаза с коменданта на надзирательницу. Как такое могло случиться?

Два стражника грубо схватили ее за предплечья и поволокли ее мимо группы женщин, вместе с которыми она стояла всего несколько минут тому назад. Теперь они смотрели на нее, изумленно открыв рты.

– Умоляю, – вырвалось у нее, – хотя бы передайте моей дочери… – Хейзел осеклась. Что можно передать Руби? Что она даже и не мать ей вовсе? Что, может статься, они никогда больше не увидятся?

– Передайте Руби, что я ее люблю, – прорыдала она.

Во дворе для злостных преступниц надзирательница выдала Хейзел катушку желтых ниток с иголкой и приказала вышить букву «Р», означавшую «рецидивистка», на своем рукаве, подоле нижней юбки и спине сорочки. Хейзел сидела на бочке, склонив голову над шитьем. Протягивать нитку через грубую ткань было трудно, и она то и дело колола себе пальцы. Когда это происходило, желтая нитка окрашивалась кровью.

Затем надзирательница жестом показала девушке, чтобы та поднялась. Двое стражников держали Хейзел за руки, а третий тем временем достал пару больших ножниц.

– С этой будь поаккуратней, – сказала надзирательница. – Режь ровно.

– Да какая разница? – спросил тот, что с ножницами. – Все равно с глиной смешивать и на кирпичи пускать.

Надзирательница пропустила между пальцев густые волнистые пряди медного цвета.

– Думаю, из них можно сделать парик. Чтоб вы знали, тициановские волосы нынче в цене.

Одиночные камеры располагались в заднем секторе двора для рецидивисток и отделялись от остальной его части каменной стеной. Стражники выдали Хейзел насквозь провонявшее кислятиной и кишевшее блохами одеяло и провели ее в узкую камеру с зарешеченным окном над дверью, которое пропускало слабый рассеянный свет. Они поставили на пол тяжелое ведро с паклей, которую использовали для заделывания пробоин на кораблях. Один из охранников пояснил, что паклю получают из пеньковых канатов, пропитанных смолой и воском и покрытых налетом соли. Задача Хейзел заключалась в том, чтобы раскрутить и разделить паклю на пряди, растрепать их в тонкие волокна, которые надлежало бросить в железное ведро.

– Лучше сразу садись за работу. Не распутаешь за день пять фунтов, накажем розгами.

Второй стражник швырнул на пол заплесневелую горбушку.

– Утром откроем дверь и глянем. Если будешь стоять, сможешь прогуляться несколько минут по двору, – сказал он перед тем, как они заперли ее и ушли. – А коли будешь лежать, то останешься здесь на весь день.

В камере царили холод и мертвая тишина, словно в склепе. Ежась в своей шали у каменной стены, Хейзел в темноте натянула на плечи засаленное одеяло. Она слышала стук молотков и гулкие голоса мужчин-заключенных, возводивших в соседнем дворе тюремную пристройку. Чувствовала, как воняет из стоящего в углу ведра, в которое полагалось справлять нужду (ведро пока еще было пустым, но его как следует не помыли), ощущала запах плесени, ползущей вверх по стене, и своей крови от месячных. Хейзел потерла висящий на шее овальный диск, проведя пальцем по цифрам: 1-7-1.

Подумала о Руби, напрасно ждущей ее прихода в приютской спальне. О Матинне, наверняка запертой сейчас в какой-нибудь унылой комнате. Вспомнила, как Эванджелина падала навстречу своей смерти – мелькнувшая ночная сорочка, вскинутые в воздух руки.

Увы, ни одной из них она не оказалась в силах помочь.

Хейзел билась головой о стену. Выла и рыдала до тех пор, пока в дверь камеры не постучал стражник и не велел ей успокоиться, пригрозив, что в противном случае он сам ее успокоит.

Поутру ее одеяло оказалось припорошено инеем. Услышав звон колокола и лязг отпираемых замков, девушка с трудом поднялась на ноги.

Булыжники во внутреннем дворе были покрыты коварным льдом, того и гляди упадешь. Перед глазами все расплывалось, затекшее тело ныло, но Хейзел упрямо прохаживалась взад-вперед, медленно переступая нетвердыми ногами.

Весь оставшийся день она просидела в темноте своей камеры, сражаясь с паклей. Растрепывая замерзшими пальцами канат, она пыталась вообразить себе, будто это и не наказание вовсе, а своеобразная головоломка, способ занять время: «Это сюда, это туда». Способ избежать пытки собственными мыслями. Но от них было не скрыться. Нельзя перестать думать о Руби, которая сейчас, поди, лежит одна в своей кроватке и гадает, почему мама не пришла. Внутри все кипело так, будто ее подогревали снизу на медленном огне. Хейзел щипала паклю и задавалась вопросом: кто же все-таки ее выдал? Кто из товарок-заключенных мог оказаться настолько завистливой и мстительной, чтобы разрушить ребенку жизнь?