Изгой

Воскресенье выдалось вполне обычным. Безнадежным, полным ненависти, бессмысленным. Каждый играл свою роль в непонятном Льюису спектакле, в котором он не желал участвовать. Однако беды ничто не предвещало.

Погода стояла теплая, в церкви витал аромат свежих цветов, а платья и шляпы были по-весеннему яркими.

Прихожане уже пропели гимн и прочли молитву, и теперь викарий произносил проповедь, которую прерывали только шуршание юбок и скрип туфель.

Льюис разглядывал своих сверстников и думал о том, какие они еще дети: растут в окружении мам и сестер, ходят друг к другу в гости, играют, радуются, живут по простым и понятным правилам. И никто не может влезть в его шкуру. Да они ничего не знают о жизни, переживают из-за каких-то мелочей, вроде оценок за контрольные и крикета. Льюис был исключен из этого круга. Он уже и не помнил, когда разучился жить, как все. Ему казалось, что у каждого сидящего в церкви в груди на месте сердца зияет огромная черная дыра с рваными краями.

После службы они были приглашены на обед, кажется, к Джонсонам. Льюис обещал отцу пойти, но сейчас страдал от привычного похмелья, которое про себя называл церковным. В душе нарастал гнев, который все труднее становилось сдерживать. Льюис предпочел бы затаиться и молчать; в последнее время он все чаще причинял боль или себе, или другим. Данное отцу обещание многое для него значило, хоть Гилберт и считал иначе. Льюис сидел, стараясь притвориться невидимкой и держать себя в руках, только ради отца; каждый раз он из кожи вон лез, чтобы его не подвести, и каждый раз подводил.

Викарий умолк. Люди начали вставать со своих мест, и Льюис тоже встал. К двери продвигались медленно; никто не позволял себе толкаться, даже если очень хотелось.

Пройдя мимо викария, стоящего на пороге, люди начинали разговаривать. Льюис еще не до конца освободился от церковного оцепенения и смотрел себе под ноги, как вдруг кто-то позвал его по имени. Мальчик поднял голову и увидел Дики Кармайкла.

– Ну что, Льюис, у Джонсонов будешь вести себя прилично?

Дики кричал издалека, и на него стали оглядываться. Сунув руки в карманы, Дики ждал ответа. Льюис, изнемогающий от всеобщего внимания, не сказал ни слова.

– Дики… – вступился Гилберт.

– Постой, Гилберт! Дэвид? – Дэвид Джонсон обернулся на зов. – Это твоя вечеринка – ты рад принимать у себя этого мальчишку?

Льюис не расслышал ответ Дэвида, потом заговорил кто-то еще, но Дики настойчиво кашлянул, требуя внимания.

– Смотри мне, Льюис, мы за тобой наблюдаем. Я говорил с викарием, и он того же мнения. Лучше, если ты будешь знать, как к тебе относятся.

Викарий уже вернулся в церковь и не мог подтвердить или опровергнуть его слова.

Дики выразительно посмотрел на Льюиса и обернулся к Клэр.

– Пора идти.

Он взял ее за руку и подтолкнул вперед, как будто прокладывая себе дорогу в толпе. Тэмзин и Кит пошли следом. Люди стали расходиться. Послышался смех, и вскоре все вернулись к обычным разговорам. Гилберт, Элис и Льюис не двигались с места.

Элис издала нервный смешок:

– Я никуда не пойду.

– Пойдешь.

– Нет, Гилберт. С ним не пойду. Ты сам слышал, его не хотят видеть.

Казалось, они и забыли, что Льюис рядом.

Гилберт был непреклонен.

– А ты слышала, что сказал Дэвид. Мы все – желанные гости. Напрасно Дики вообще полез – пожалуй, я с ним поговорю, – но худшее, что мы можем сделать, – это не явиться. Как я потом буду смотреть ему в глаза? Что мы скажем Дэвиду и Хилари?

– Гилберт…

– Нет, Элис. Если я не боюсь, то и ты справишься.

Он протянул ей ладонь, и они зашагали к дороге, взявшись за руки. Льюис пошел следом.

Дома Элис заново накрасилась, Гилберт и Льюис ждали в холле. Наконец они сели в машину и поехали к Джонсонам.

Погода поменялась. Холодный ветер гнал огромные тучи, затянувшие тенью землю. Во время оттепели коктейли подавали на террасе, однако непогода вынудила уйти в дом. Гости толпились в гостиной у камина.

Элис и Гилберт стояли плечом к плечу. Элис ежилась от холода, Гилберт смотрел перед собой ничего не выражающим взглядом. Не в силах видеть, как из-за него родителей вежливо обходят стороной, Льюис вышел в холл.

Джонсоны жили в эдвардианском доме, с квадратными залами и голыми стенами. Лестница в оливково-зеленом холле вела на обшарпанную площадку. Из гостиной послышались удивленные возгласы, и, выглянув в окно, Льюис увидел снег. Пока люди в гостиной громко восторгались снегопадом в апреле, Льюис выскользнул из дома через переднюю дверь.

На улице потемнело, как при грозе. Льюис стал смотреть в небо.

Кит стояла у стены и видела, как Льюис отошел от двери, сунул руки в карманы и задрал голову. Она тоже смотрела вверх, приветствуя снег. Обернувшись, Льюис заметил, что не один.

Ветер унялся, стало тихо и спокойно. Кроме них, у дома никого не было.