Junior (СИ)

То, что он чувствует, похоже на огонь, растекающийся в груди. Он жжется горячо и больно, с удивлением понимает Барти, куда больнее, чем он мог представить… словно он снова стоит у дартмурского стадиона, пытаясь выдохнуть собственный оглушительный гнев в одно слово Morsmordre, словно он снова…

Так чувствуют себя живые?

— Мне кажется, я в самом деле злюсь на тебя, Грозный Глаз, — почти с удивлением говорит Барти. — Это… хороший знак. Я так думаю.

Он вспоминает, как злиться. Это хорошо. Это хорошо.

— Сколько дементоры оставили от тебя, парень? — все так же спокойно спрашивает Грюм. Старина Грозный Глаз наверняка отлично понимает, в чем дело. Наверняка он бывал в Азкабане.

Наверняка проходил мимо камер, которые были заняты только благодаря ему, слушал крики и мольбы заключенных, слышал их отчаянный хрип, из которого дементоры выпивали последнюю тень надежды. Такое не забывают, думает Барти. Никогда.

— В твоих интересах надеяться, что они оставили от меня достаточно, — говорит Барти, распрямляясь и поднимая палочку. — Mobilicorpus!

========== О правде ==========

В Хогвартсе всё становится по-другому.

Барти помнит, как сам выходил из Хогвартса – блестящим выпускником, гордостью школы, перспективным волшебником, которому прочили карьеру в аврорате не хуже отцовской. В праздничной мантии из ворот Хогвартса вышел молодой аристократ Бартемий Крауч с вечным клеймом «младший», привыкший к роскошной жизни мальчик, которого, впрочем, научили не допускать промахов даже в мельчайших деталях. Вернулся – Бартемий Крауч, слуга лорда, полумертвый, полуживой. Сколько осталось от него после тринадцати лет нескончаемых пыток? Сколько он сможет вернуть, сколько сможет оставить, сколько всего ненужного стряхнул с него Азкабан, как иллюзорные блестки лепреконов?

Барти Крауч смотрит на студентов, слишком юных, слишком храбрых, слишком беспечных – и узнает в них себя много лет назад.

Тогда рядом не было никого, чтобы открыть ему правду. Тогда его кормили ложью, яркой и красочной, ложью Министерства, и все трусливо прятались от простого осознания, что Авада Кедавра, которую выпускают палочки авроров, так же смертельна, как та, которой убивают люди Волдеморта. Что Круциатус – естественное явление для подземелий аврората. Что заклятье Империус равно подчиняет и Пожирателей, и авроров, и равно полезно и тем, и другим…

Что вся эта уродливая правда – рано или поздно – коснется каждого, и, может быть, из этих беззаботных юнцов кто-то так же на втором десятке лет с содроганием ощутит холод промозглых камней, а к ночи – и иной холод, оставляющий после себя лишь сосущую пустоту.

Это сейчас они хохочут, глядя, как паук под заклятьем подчинения выделывает кульбиты, это сейчас они давятся собственным смехом, глядя, как тот же паук корчится от невыносимой боли, это сейчас они замрут, позабыв дышать, глядя на первое настоящее убийство в их жизни. И многим из них будет трудно сомкнуть глаза этой ночью. Барти с трудом вспоминает это ощущение – слишком много было этих сказанных им Crucio, но первый раз всегда остается самым ярким. Первый раз – на всю жизнь.

Мальчик по имени Невилл невидяще смотрит на скорченный паучий трупик, а Барти гадает, что бы тот сделал, узнав, что стоит перед мучителем собственных отца и матери. Лонгботтомы были хорошими аврорами. На их совести было немало сорванных операций Пожирателей и убитых людей. Вот только редкий человек останется в своем уме после беспрерывной пытки заклятьем Круциатус.

Это тоже – правда, о которой не принято говорить в нынешней Британии.

Дамблдор похож на Барти Крауча-старшего. Крауч-младший знает этот псевдо-мягкий взгляд, эту псевдо-заботу. От приторного привкуса лжи хочется плеваться: этот человек, добродушный и слегка сумасшедший старик, отправит под Авады всех своих драгоценных детишек, если сочтет нужным.

Барти говорит ему: все мы знаем, что грядет война, от нее никуда не деться, старые приспешники лорда набирают силу, и нынешние детишки не сегодня-завтра наденут либо маски-черепа, либо мантии авроров. И им придется убивать, им придется причинять боль, им придется делать всё это и испытывать на себе, так почему же вы не готовите их к этому?!

- Они дети, Аластор, - мягко говорит Дамблдор, - они еще только дети, а не солдаты.

- Если научить их сражаться сейчас, может, кто-то из них не станет мертвецом, - зло бросает Барти в ответ. – Может, они тоже заслужили немного правды, Альбус?

Дамблдор разрешает ему применять Империус. Мягкий, конечно. Легкие чары. Барти и сам не стал бы накладывать настоящее проклятье без нужды – пока всё идёт по плану, вмешательство такого рода ни к чему. Он просто покажет им то, что боялись показать другие.

Круциатус Дамблдор запрещает. Даже разговор об этом пресекает сразу же, без колебаний. Барти зло сжимает губы, сдерживая привычку по-змеиному облизнуться: старый дурак, у них не спросят возраст, прежде чем швырнуть Непростительное. У них не спросят возраст, когда натравят на них дементоров, тьма их раздери…