К островам Индийского океана

— Работа в библиотеке, — рассказывает Лалау, — занимает у меня лишь первую половину дня, в это время за детьми присматривает знакомая девушка. Ей не удалось поступить в высшее учебное заведение. Туда вообще попадает мало женщин, да и то предпочтительно на медицинский или литературный факультет. Штат станции сегодня невелик, состоит из шестидесяти человек, но лишь четверо имеют университетское образование и являются научными работниками. Остальные заняты работой по восстановлению зданий и уходом за обширной территорией парка.

— Когда мы поженились, ели рисовый суп, — смеется Ги и поясняет: — Есть у нас такой обычай: новобрачным на свадьбе подают в простых глиняных мисках мелкую рыбу с рисом как намек на то, что супружескую жизнь надо начинать с малого.

На Мадагаскаре всеми делами в семье вершат женщины, семейные деньги хранятся у хозяйки. Законодательство предусматривает право супруги покинуть мужа на любой срок, если в семье вспыхнет ссора. В назидание мужу жена уносит с собой свою корзину из рисовой соломки — субику (в ней малагасийки хранят одежду и украшения), ту самую, что является приданым, приносимым в дом мужа. Любопытен и другой обычай: если солдат отправлялся воевать на чужбину, он разводился с женой до возвращения.

Лалау

Вскоре приезжает Роже и знакомит нас с Хантой, они женаты всего два месяца. Ханта еще учится в лицее, сейчас у нее каникулы. Тоненькая, в открытой простой майке и коротких шортиках, она кажется совсем юной. Лицо ее не может не привлечь внимание: нежно-смуглое, задорный маленький носик, в уголках изогнутых по-восточному губ застыла лукавая улыбка — типаж гогеновской «Девушки с веером», писанный на Таити, только модель Гогена рыжекудрая, а у Ханты локоны темные, свиваясь кольцами, падают на узкие плечики.

Ханта кокетливо улыбается и, поправив прическу, без долгих разговоров усаживается на стул, нетерпеливо ожидая, когда я начну работать над ее портретом. Однако у Лалау лицо более характерное, в прошлый раз за недостатком времени удалось сделать лишь набросок. И я продолжаю сеанс с Лалау.

Иногда поза может рассказать о человеке не меньше, чем лицо. В манере сидеть, в положении рук и тела, в спокойной сосредоточенности и отключенности от суеты сует внутренний мир скрытых радостей и печалей. Слегка скуластая, полуприкрыв веками поднятые к вискам глаза, скрестив на коленях привыкшие к работе руки, сидит удивительная, ни на кого не похожая модель.

Работаю. Ханта примирилась с моим выбором, хотя капризно надула губки, ждет своей очереди. Стоит за спиной, заглядывая на лист из-за плеча, над самым ухом слышу ее мелодичный говорок, нет сомнения — это комментарии к рисунку. Но Лалау невозмутима.

Я буквально захвачен необычностью этого характера. Как на пленке, проявляется на листе бумаги лицо: неэффектная на первый взгляд — куда ей до красавицы Ханты, но какой острый, запоминающийся типаж.

Еще на корабле я обещал Ги сделать портрет его жены. Сегодня у модели чуть иным был поворот, чуть иным ракурс — черты лица мягче. Предлагаю Лалау выбрать себе один из двух рисунков, безошибочно зная, что выберет она второй, где «красивее», хотя ценность для меня представляет именно первый. Так и происходит. В качестве арбитра привлечен мой соавтор, и Плахова, явно кривя душой, подтверждает выбор Лалау.

Теперь наступает очередь Ханты, как говорится: «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: ведь ни одного, даже скоропалительного рисунка, ни одного женского портрета не удалось сделать в Анцеранане. Женщины недовольно отворачивались, закрыв лицо покрывалами, но жены наших друзей позируют с охотой.

Итак, Ханта, перекинув через плечо волнистые локоны, скорчив довольную гримаску, уже заняла место. Красивый, идеальный овал лица слегка заострен к подбородку, на матово-золотистой коже, будто акварелью, намечены полукружия бровей, тронуты розовым губы. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, упал на веранду, и крохотное ушко вдруг загорелось прозрачной раковиной… такой портрет требует не карандаша, а кисти или пастели. Слегка подкрашиваю рисунок масляными мелками — пандой, не переставая удивляться обаятельному в своей детской открытости лицу молодой женщины. Незаметно течет время. Но вот сеанс окончен, Ханта вскакивает, заглядывает мне под руку и весело хлопает в ладоши, как ребенок. Увы, судьба моей работы предрешена: не успеваю глазом моргнуть, отколоть от планшета кнопки, как Ханта с легким, радостным смехом исчезает, унося рисунок.

— Она хочет показать портрет своим подругам, — смущенно комментирует Роже.

Но какие «подруги», вокруг лишь пальмы да океан. Даже Плахова не выражает неудовольствия по поводу пропажи работы.

— Вот умница, сразу догадалась, что не отдашь! — говорит она. — Ведь доставить человеку радость тоже хорошее дело.

И тут будто порыв ветра проносится по веранде.