К островам Индийского океана

Впервые увиденное на берегах тропических морей греками-мореходами адмирала Неарха растение приобрело впоследствии известность: древесина мангров не гниет в воде. Сотни лет из Красного моря и с берегов Персидского залива устремлялись сюда доу купцов и судовладельцев, скупавших мангровую древесину. Так и прозванных «мангровыми пиратами».

— Осторожно! — предупреждает Ги, когда, вновь переступая через сети с алыми, круглыми, как мяч, буйками, шествуем по причалу. — Осторожно, сейчас низкая вода.

Действительно, что это? Утром катерок покачивался вровень с пирсом, сейчас же, обнажив дно, вода ушла из лагуны. Видны водоросли, позеленевшие створки тридакн, покрытые серым налетом обломки кораллов. Бухта потеряла прежний опрятный вид. Попасть в катер можно, лишь спустившись на пять-шесть метров по вертикальной железной лесенке, припаянной к ржавым сваям. Наверху четко рисуется на фоне неба живописная группа: Ханта острыми зубками покусывает травинку, лукаво улыбаясь, помахивает рукой; Роже и Ги серьезны: маленькая Панни старается вытащить серьгу из уха матери; юноша малагасиец машет рукой…

— До вечера! И не забудьте — для вас есть сюрприз! — слышим последние слова, и катерок под зеленым тентом навсегда увозит нас с острова Нуси-Бе.

За безмятежно проведенный день следует расплата: покинув причал, попадаем на короткую высокую волну. Небо темнеет, со всех сторон, обгоняя друг друга, мчатся из-за островков тучи. Вскоре сетка дождя затягивает холмы. Уже постреливают по тенту, впиваются в воду тяжелые, как пули, капли. И хотя обыкновенно дождь гасит волны, сбивая с них гребешки, сегодня все происходит наоборот: чем сильнее барабанит сверху, тем ожесточеннее скачут барашки.

Форма нашей одежды «летняя», ведь отправлялись мы в путь ясным и жарким утром.

Истинное светопреставление начинается, когда катерок минует дугообразную бухту, выходя из залива. Над самой головой тучи сводят счеты, клубятся зловещим водоворотом, громоздятся башнями воздушных замков. Фиолетово-черные чудища с растрепанными хвостами и шлейфами, сшибаясь, мечутся над океаном. Глаз уже приучен видеть волны с высоты многоэтажных палуб «Курчатова», сейчас смятенные вода и небо предстают в необычном ракурсе, странно смотреть на волны снизу вверх, рваные, пенистые их края перекрывают горизонт.

На единственном, оставшемся чистым лимонном клочке неба застыло одинокое храброе облачко, будто прилипло, прижалось к свету в ожидании удара летящих туч. Далекая земля из зеленой стала иссиня-черной. Из-за горизонта лезет царь-туча, стремясь как можно скорее перекрыть небо. Молнии, что посверкивали в отдалении, бьют ближе и ближе.

Катерок подпрыгивает и вновь зарывается в волны. Ветер, смешанный с дождем, пронизывает насквозь. По дощатому дну с хлюпаньем перекатывается вода. Одежда прилипла к телу, как кожа.

Вдалеке маячит корпус «Курчатова». От него отваливает бот. Встреча происходит в центре залива. Но только моторист сбрасывает ход, последняя устойчивость пропадает в мире — из стороны в сторону начинает мотаться небо, то с одного, то с другого борта тяжело шлепают волны. Друг против друга качаются бот и катерок с выключенными двигателями. Изловчившись, матрос-курчатовец длинным багром подтягивает бот к боту. Что дальше!?

Выбора нет, не ночевать же в заливе — хочешь жить, умей вертеться! Ах, какая была пересадка среди плюющихся пеной водяных бугров!

Первым, как и подобает мужчине, сложившись дугой и растопырив руки, уловив момент, совершает прыжок художник Алексеев. Наступает мой черед. С трудом отдираю побелевшие в суставах пальцы от скользкой, мокрой лавки и перемахиваю следом. Авоська из рафии рвется пополам, и стихии достаются прекрасные кокосовые орехи. Предоставляя последнюю возможность полюбоваться ими, волны подкидывают похожие на головы пловцов шары и уносят их в кромешный ад. Но это уже, право, не имеет значения.

Еще несколько секунд видим темное лицо моториста с Нуси-Бе, белую полоску зубов, лихо сдвинутую на затылок фуражку. Крепкие руки с трудом удерживают штурвал, и вот уже катерок под зеленой крышей, улегшись набок, исчезает в серых гребнях.

Курчатовский бот, лишенный даже тента, неуютен, открыт для всех невзгод. Какие там тропики! Заледенели руки, не попадает зуб на зуб, мокрую одежду продувает ветер. Взгляд невольно старается уловить в беснующемся месиве волн знакомые очертания корабля, и вот он, уже близко. Сверкают сигнальные огоньки, светлые глазки иллюминаторов и бортовых ламп пробивают водяную завесу, «Курчатов» кажется таким надежным, изливающим теплое сияние. И хотя свирепо скачущие волны заглатывают светлые блики, они текутчи текут, праздничным ореолом окружая судно…

Закладывая вираж, подходим к «Курчатову» с подветренной стороны. Алексеев утверждает, что надо говорить «с наветренной», но это мы обсудим в другой раз. Теперь высокий корпус судна прикрывает от ветра, из дырки лацпорта свисает мокрый, неудобный, но родной, долгожданный трап. Чьи-то протянутые навстречу руки уже втаскивают меня внутрь. Мы дома.