К реке. Путешествие под поверхностью

Лучшая часть дня ушла у меня на то, чтобы преодолеть последние километры до фермы в Исфилде, где я забронировала себе комнату. Я двигалась вдоль реки от стоянки к стоянки, избивая границы дороги [31], по которой шагала целую вечность. Берега у запруды были илистыми, вода выглядела почти неподвижной. Над тополиными насаждениями Генри Слейтера на старой жестянке отдыхала бабочка, выкрашенная киноварью, на крыльях — круги, сделанные ламповой сажей. Возле истфилдского моста я присела под терном и стала следить за зябликом: он двигался вверх по ветке между твердыми зелеными терновыми ягодами, пощелкивая и издавая переливчатые звуки. Пока я нежилась на солнце, мимо прошли двое рыболовов. Оба бритоголовые, с огромными рюкзаками, один разговаривал по мобильнику. «Точно. Там висит указатель. В Пилтдауне идешь вниз к гаражу, потом увидишь Паки, а потом вниз и направо. Точно, старина, точно! Отлично, до скорого». Это был первый человеческий голос за целый день, хотя во Флетчинге я заметила фигуру, пробирающуюся через кукурузное поле, а на ферме возле Шарпсбриджа мужчину с непокрытой головой, косящего на солнце крапиву у стены.

Мир бывает безлюдным, однако он кишит птицами. Из зарослей терновника на берегу разносилось пение. Я различала трели королька, звук, точно в бутылку уронили монетку, и целый античный хор синиц, обменивающихся тревогами и назиданиями. Птичьи голоса были очень четкими, но, кроме зяблика, я не заметила ни одного пернатого. Целых двадцать минут я вглядывалась в бинокль, прежде чем окончательно потерять терпение. То же самое ощущение я испытывала, когда в детстве играла в прятки. «Иди, иди, давай вылезай!» — бормотала я себе под нос. «Иди!» — этими словами Иисус Христос вернул к жизни Лазаря. Быть может, за два тысячелетия заклинание растеряло свою силу, поскольку моему взору явилась лишь голубая синица. Требовалось снадобье, которое стащила Черри из Зеннора. «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, каково оно есть».

В этот миг над лесом взмыл ястреб, осмотрелся и спикировал, легкий и смертоносный, в прогалину между деревьями. Ого, увидеть, как охотится ястреб! Мое зрение единица, то есть для людей я достаточно зоркая. Зрение ястреба в четыре раза острее, и его мир, соответственно, больше моего. Ястреб видит иголку в стоге сена. Более того, этот хищник различает значительно больше цветов, чем человек. У него пять типов цветовых рецепторов, а у нас — только три, иначе говоря, ястребы чувствительны к ультрафиолету и выслеживают мышей по моче, которая светится. Ястреб также видит чистый желтый цвет, тогда как человек не может точно сказать, желтый цвет одуванчика — это смешение в равных долях красного и зеленого или спектральный оттенок. Все это ввергало меня в ощущение собственной неполноценности, и мне хотелось гневно топать ногами.

Быть может, во мне говорила алчность. Собственного зрения мне хватает с лихвой, еще два рецептора, и я бы рехнулась. Я оставляю попытки отыскать спрятавшихся птиц и даю глазам отдых, уставившись на горизонт. Лес, где скрылся ястреб, пребывает в постоянном движении, ветви дробят свет на мелкие брызги. Утренние высокие облака сменились перистыми, располосовавшими глянцевую лазурь подобно туману. Объемность облаков была обманчивой. За несколько недель до расставания Мэтью рассказал мне занятные вещи о свойствах материи. Большая часть, то есть 99,97 процента вещества, составляющего наши тела, занимает объем, равный пылинке, настолько мелкой, что ее не видно невооруженным глазом. Причина, по которой мы не такие уж крохи, — в мельчайших пропорциях вещества, в том, что наш реальный размер определяется размером орбиталей электронов. Эти почти невесомые сферы распределения зарядов тщательно оберегают свое внутреннее пространство. Можно сказать, что не кости, а они формируют архитектуру наших тел.

Этот факт, сам по себе поразительный, можно трактовать шире. 99,9 процента вещества всех человеческих тел на планете, всех шести миллиардов, занимает объем, сравнимый с одним кусочком сахара. Все остальное — это пустое пространство, вокруг которого вращаются электроны, ничего больше. Что до планеты, то это вращающееся облако зарядов с пригоршней протонов, рассеянных по ее величине. Я легла на землю, по моим ощущениям достаточно твердую, и повернулась к реке. Клочок неба расчистился, и в образовавшихся разрывах колыхались бесконечно ветвящиеся деревья. Приходится ли удивляться, что мы так упорно не хотим расставаться с идеей жизни после смерти — от Аида, где обретают покой герои, до библейских ада и рая. Неужели среди кромешной тьмы действительно существует это иллюзорное пестрое царство?