К реке. Путешествие под поверхностью

В своей книге Бейли описывает фантазию, в которой он избавляется от всего этого хлама, отчасти успокаивающего, отчасти раздражающего. «Какой блаженный покой — сидеть на кровати, рядом спит Айрис и легонько посапывает. В полусне мне мерещится, будто я плыву по реке и вижу, как весь сор, заполонявший наш дом и наши жизни, все лишнее — как хорошее, так и дурное — медленно погружается в черную воду, пока не исчезает в пучине. Айрис беззвучно плывет рядом. Водоросли и листья колышутся и распластываются под водной поверхностью. У берега носятся и вьются голубые стрекозы. Иногда мелькает королевский горбыль». Если это попытка в воображении пережить потерю памяти, то в таком опыте, безусловно, есть нечто утешительное, даже приятное. Однако Мёрдок описывает то, что с ней происходит, при помощи схожих образов, дважды говоря своему другу Питеру Конради, что «на лодке плывет в темноту».

Этот брак, когда умный и добрый мужчина заботится о жене, обладающей более яркими талантами, явно напоминает союз Леонарда Вулфа и Вирджинии, которая также отличалась чудачествами. Вирджиния, однажды написал Леонард, ужасно любила делать то, что он называл гадкими кучками: набивать мешочки старыми перьями, кусками веревки, сгоревшими спичками, ржавыми скрепками, скомканными конвертами, поломанными мундштуками и т. д., «они имели злокозненное свойство накапливаться на письменных столах и каминных полках». Кстати, сам Леонард держал сагуина по кличке Миц, который регулярно испражнялся ему на спину.

Сходство их куда глубже бытовой неряшливости или даже кажущегося совпадения траекторий, ибо все браки заканчиваются теми либо иными утратами. Дело тут скорее в механизме отношений обеих пар, они были сродни хрупким инструментам, чрезвычайно чувствительным к нагрузке и к использованию пространства. Обе женщины на протяжении всей своей жизни метались между двумя крайностями: уходом в себя, напряженной, почти лихорадочной умственной работой и эмоциональными выплесками — любовными похождениями и страстными романами. Несмотря на это, для обеих мужья оставались «незыблемыми центрами», и Мартин Эмис, думаю, совсем не случайно написал, что Айрис во всех смыслах была предназначена для Бейли.

Эти две четы исповедуют нечто вроде отделенности от мира, плодотворного одиночества вдвоем, что полностью расходится с нашими представлениями о браке. Поразительно, насколько часто Вирджиния Вулф и особенно Джон Бейли пишут о счастье писать в одиночестве, зная, что где-то в доме, в своем собственном пространстве вдохновенно скрипит пером супруг или супруга. Такое разграничение уничтожается болезнью, особенно, психическим расстройством: в случае Вирджинии все доселе тайное становится достоянием общественности, а в случае Айрис исчезает сам созданный умом сокровенный мир.

Так или иначе, супруг больше не воспринимается как спутник. Единственное, что остается после ухода любимой, это куча ненужного хлама и топь воспоминаний. В одном интервью Бейли впадает в болезненную двойственность, описывая смерть Айрис как «прохладную реку, в которую можно погрузиться» и как «рак, пожирающий настоящее». Не сомневаюсь, Леонарду Вулфу было бы вполне понятно, что он имел в виду.

***

В низине становилось холодно, а я, на беду, не прихватила полотенца. За неимением нижней юбки я, чтобы высохнуть, легла на траву, и пока отогревалась на солнышке, из-за деревьев вылетел сарыч и, сделав несколько кругов, взмыл ввысь. Облака сбились в ватные шарики, предвестники неба в барашках. На живой изгороди квохтал фазан, от моста доносилось сонное воркование вездесущих диких голубей. Настоящее, настоящее. Время ни на миг не останавливается, как бы ты ни был утомлен. Оно течет беспрепятственно, как река, и, если оступиться, его течение собьет тебя с ног. Надо бы предостеречь голубя. Он спланировал на берег, запутался в крапиве и неуклюже плюхнулся в воду — иллюстрация того, как не надо летать.

Ниже по течению и возле Баркомб-Миллса раздавались голоса. Публика была разношерстная, и я не сразу отделила одну группку от другой. Трое мужчин возились с надувной резиновой лодкой. Лицо у одного было перекошено, а речь у всех троих неразборчива; страшно кривя рты, они таскали лодку на канате туда и обратно. Чудь далее на берегу сидели в купальниках светловолосая женщина и девушка с дредами, их ноги терялись в мутной воде. Когда я подошла поближе, они дружно соскользнули в реку, точь-в-точь испуганные тюлени. Под огромной ивой на овчине восседал в позе лотоса парень, на нем не было ничего, кроме плавок. Он был загорелым и очень красивым, прямая спина, полузакрытые глаза. Воздух казался тяжелым от аромата таволги — похоронного запаха, от которого свербело в носу.