К реке. Путешествие под поверхностью

В конце концов, пригрозив казнить трех пленных роялистов, Симон де Монфор убедил короля сдаться и признать «Оксфордские провизии» вместе с поправками. Он стал фактическим правителем Англии, после чего быстро потерял поддержку баронов, чему способствовала и его привычка запускать руку в государственную казну. Целый год Эдуард Длинноногий и Генрих находились в заложниках, но, надо сказать, пленников не заковывали в кандалы и не держали под замком. В мае 1256 года случилось неизбежное: Эдуард бежал, была собрана армия, и в августе после ряда карательных вылазок при Ившеме состоялось сражение — полный аналог великой битвы при Льюисе, но с противоположным исходом. К тому времени армия баронов лишилась своих преимуществ, изрядно сократившись в числе, солдаты были изнурены войной. Существует свидетельство, что при виде приближающихся войск Эдуарда Монфор воскликнул с присущей ему заносчивостью: «Клянусь десницей святого Иакова, отличное наступление. Они переняли этот строй у меня». А затем возможно, понизив голос, добавил: «Господь заберет наши души, ибо они получат наши тела».

Последующая битва была яростной и стремительной, она состоялась на холме возле реки Эйвон во время внезапно налетевшей грозы. На поле битвы как пленник присутствовал Генрих III в монфорском облачении. Сразу несколько современных источников описывают, как он бродил между солдатами под проливным ливнем, периодически выкрикивая: «Я Генрих Винчестерский, ваш король, не убивайте меня» и «Я слишком стар, чтобы сражаться», пока его не признали роялисты и не увели в безопасное место. Что до Монфора, то под ним был убит конь, враги сорвали с тела доспехи. Он был заколот саблей и изрублен на куски, хотя обычно рыцарей не убивали столь позорным способом.

В Британском музее хранится странный рисунок с изображением этой казни. Монфору отрубили голову, руки, ноги и гениталии. На рисунке они лежат рядом с его туловищем, на голове — копна кучерявых волос, из шеи хлещет кровь. Его тестикулы — на рисунке этого не показано — были засунуты ему в рот. Руки завернули в ткань и отослали жене Роджера Мортимора, рыцаря-роялиста, по преданию, она получила сверток, когда молилась в церкви.

•

Гольца больше не было видно. Вода подернулась рябью; в ней слабо отражалось небо. Меня стало мутить от стояния над заводью, и весь остаток дня я чувствовала себя отравленной, не знаю, впрочем, был ли яд растворен в черной воде или проник в меня вместе с солнечными лучами. Пора было двигаться. Я перешла дорогу возле коттеджа Пайкс и пролезла через дыру в живой изгороди. Кожа у меня сделалась ужасно сухой, точно ее покрыли лаком, порезы на ногах и запястьях пощипывало. Это раннее лето было изнуряюще жарким; быть может, для небольшого водоема концентрация фосфатов оказалась слишком высокой.

Отходящая от дороги тропинка уходила от реки вверх, она делала крюк по пыльным полям и пересекала высохшие русла, покрытые меловой коркой. Я прошла кукурузное поле, потом пшеничное. Между камнями росла пупавка, шагая, я поддевала носком спекшуюся грязь, отслоившуюся от мертвой земли. Кругом не было ни души, вдали виднелась гора Харри, а за ней — блестящее белое пятно мелового карьера в Оффхэме, там, где были найдены скелеты бежавших лондонцев, захороненных по четверо-пятеро в одной могиле.

Казалось, прошлое навалилось на эти места, точно тело, — пусть оно и безмолвно, но из него непрерывно льется и истекает речь. Ужас произошедших событий, как капли дождя, впитался в почву, залег в пустотах между пластами пород, точно грунтовые воды перед наводнением. «Прошлое возвращается лишь тогда, — писала Вирджиния Вулф в неоконченных воспоминаниях, — когда настоящее гладко, словно скользящая поверхность глубокой реки. Тогда человек видит сквозь воду дно». Интересно, заключено ли это прошлое в самой реке, ведь некоторые вещи тянутся к воде и ведут себя иначе, когда находятся возле нее. Мне доводилось наблюдать дымку над рекой, когда кругом ничего подобного не было, а еще видеть рои крошечных мошек, весь вечер пляшущих над единственным изломом в течении. Кроме того, вода отлично разносит голоса, будто воздух над ней туго натянут, а вдали от нее слишком разрежен.