Был ли это конец? Разумеется, нет. Несмотря на обводный канал в нижнем течении, по-прежнему существовала опасность разливов из-за обильных дождей или паводков, когда вода поднималась выше берегов. Одно из сильнейших наводнений произошло в 1852 году — ливни были такими сильными, что на поле утонула овца, железная дорога вышла из строя, а трава, идущая на сено, и кукуруза были прибиты к земле и сгнили на корню. Следующая катастрофа произошла в 1960 году, правда, ущерб от нее оказался не так уж велик и не шел в сравнение с разрушениями, произведенными наводнением 2000 года, — тогда пойма реки еще не была так сильно застроена домами и супермаркетами, как сейчас. Что до защитных мер, то, хотя обязанности комиссии давным-давно уже перешли к Агентству по охране окружающей среды, методы остались прежними — насыпка берегов и перелопачивание грунта. Берега были усилены и приподняты, дно очищено драгой, в 2008 году оценочная стоимость работ составила четыреста десять тысяч фунтов стерлингов в год — труд за два века подорожал.
Я положила подбородок на стену и глянула вниз на паутину рвов, блестящих на солнце как рыболовные лески. Река делала излучину — она стала менее извилистой, но все же никак не прямой. Последние десять лет мне казалось, что вокруг едва ли не девственная природа, и теперь я чувствовала себя в дураках. Все мы сегодня согласны с тем, что ландшафт — это палимпсест, то есть является многослойной структурой, складывающейся веками. И хотя это, безусловно, верно, следует учесть, что в одни эпохи в ход шел карандаш, а в другие — несмываемые чернила. Река несет печать Индустриальной эры; ее первозданный нрав по каким-то признакам можно различить, но нельзя воссоздать.
Когда мне впервые показали карту, которой пользовался Смитон, я поначалу вообще не могла взять в толк, что на ней изображено. Уз выглядел путаным и каверзным с впадинами, извилинами, мелководьями и отмелями под названиями, которых я никогда прежде не слышала. Я нашла Железную яму, Ежевичную отмель, Ранскомбский омут
Пока я стояла спиной, за горой Харри скучились облака. Теперь они потянулись на юг, вслед за рекой направляясь к Ла-Маншу. Я наблюдала за тем, как они скользили над головой, подгоняемые порывами ветра. Превращения реки сильно волновали меня, ведь они иллюстрировали хищнический инстинкт, присущий нашему роду: перекроить мир, не думая о последствиях, — как ни печально, такое поведение сулит всеобщий апокалипсис, череду засух и наводнений. Я подумала об очистке сточных вод и ядовитых химикатах, просочившихся в Беверн; о водопроводных компаниях, черпающих подземные воды из тайных запасов возвышенности Даунс. И прикинула, что будет через век или два? А вдруг река пересохнет? И от нее останется лишь змеящаяся полоска растрескавшейся земли, тянущаяся через долину, и больше ничего? Или море будет медленно наступать, пока не затопит город, и снова превратит этот край в солончаки, свалку для разложившихся туш домашней скотины и ярких пластмассовых игрушек, которыми мы заполонили всю планету. Остановится ли здесь человек, чтобы обозреть пустыню, или вокруг будет плескаться токсичное море?
Периодические наводнения в Льюисе — это напоминание о том, что каждое действие чревато последствиями. Строительство в пойме, сколько бы коллекторов ни было сооружено, остается рискованным — разумеется, пока мы не научимся вызывать дождь. Ведь подобно лесным пожарам, необходимым для проращивания некоторых семян, наводнения приносят и пользу, хотя мне, пожалуй, не хочется представлять себе, как мой собственный дом наполняется сточными водами, листы в книгах загибаются и покрываются плесенью, а одежду смывает поток. Но даже Агентство по охране окружающей среды признает, что мелиорация затронула слишком большую часть бассейна Уза и что, если Льюису суждено пережить глобальное потепление, некоторые земли придется оставить реке.
Как-то в процессе изысканий мне попался проект по воссозданию заливных лугов в пойме Уза. Заливные, или пойменные, луга затопляются водой в половодье; словно бухты, они удерживают воду, которая в противном случае через подземные трубы и водоотводы хлынула бы в дома и магазины. С интенсивным развитием фермерства над этими участками нависла угроза, хотя они так сильно заросли травами, что их косят трижды в год: первый раз в середине лета, а затем еще дважды; местным сеном коровы кормятся вплоть до осени, а овцы — до самых зимних бурь.